Накапливающаяся усталость тоже не способствовала лучшей, более точной и разумной оценке ситуации. Когда Ксавье радовался своим успехам, в его оживлении сквозила фальшь. Все наводило на мысль, что в глубине души он сожалеет, что идет на поправку. Возможно, его по-прежнему удерживало, не позволяя двигаться вперед, беспокойство за Констанс? Он больше не заговаривал о ней, я тоже остерегалась затрагивать эту тему. Опасалась вызвать несоразмерную реакцию. Еще больше я боялась спровоцировать очередную ссору между нами. К тому же что я могла ему сообщить? Теперь я не встречала Сашу ни в больнице, ни в музыкальном магазине. Меня приводила в ужас сама мысль о смутном и трудно определимом чувстве, свалившемся на меня в нашу последнюю встречу, и я предпочитала делать крюк, чтобы обойти стороной соседский магазин, подходила к галерее с другой стороны улицы и тем же путем уходила из нее. Мне не удавалось сформулировать, какие именно эмоции вызывает у меня этот человек, и я отказалась разбираться в нюансах, а заодно почти выкинула из головы и его самого, и его жену.
За три дня до дня рождения Титуана нас наконец-то принял хирург. Я зашла за Ксавье в палату. Он попросил о консультации в кабинете врача, за пределами четырех стен, в которых был так долго заперт. Его просьба удивила меня — до сих пор он не выражал ни малейшего желания выйти за порог. Но я предпочла скрыть удивление…
В коридорах и лифте я следила за каждым его жестом, не замечая ничего вокруг. Ксавье же, напротив, открывал для себя новый мир. Или, точнее, тот мир, внутри которого просуществовал затворником более месяца. Ему выдали специальные костыли, подогнанные под его еще загипсованное запястье. Он быстро научился передвигаться со всеми своими приспособлениями, но часто кривился от боли. Постоянная боль стала его верной спутницей. Чем ближе мы подходили к кабинету врача, тем больше он замыкался. До него было не достучаться. В приемной Ксавье рухнул в кресло — на свой лад, естественно, с множеством предосторожностей и долго примеряясь. Бледный, весь в поту, он прикрыл глаза от изнурения. Мы молча ждали, я держала его за руку, но не знала, ощущает ли он мое прикосновение. Наконец подошла наша очередь. Хирург долго осматривал и ощупывал Ксавье, потом предложил ему сесть на стул возле письменного стола. Ксавье предпочел не садиться, потому что это отнимало у него слишком много сил, как, впрочем, и вставание. Я напряглась в ожидании приговора. Главное — не потерять над собой контроль и не закатить скандал. Врач еще раз внимательно просмотрел данные полного обследования, которое Ксавье прошел в последние дни.