В народе говорят, что несчастье редко является в одиночку, мол, пришла беда - отворяй ворота. Именно так случилось с Волковскими. Следом за первым выстрелом грянул второй, неслышный: в предсмертной записке папенька сообщал, что вконец разорил свое семейство и не перенесет жизни в бесчестии. Когда эту новость разнесли по всему городу столичные сплетницы, последовали новые несчастья. Сначала жених Нади, клявшийся ей в вечной любви, покинул ее, едва узнав, что она стала бесприданницей. Наденька, до безумия любившая неверного суженого, повторила отцовский грех, наложив на себя руки, только по-женски, бесшумно - приняла крысиного яду. И тут же, следом, случилось еще одно страшное горе. Красавица Любушка, окончившая курсы сестер милосердия, не проработав в госпитале и недели, заразилась тифом и сгорела буквально на глазах.
В ту страшную, все изменившую осень Митя Волковской впервые ощутил состояние, которое стало свойством его на долгие годы: одиночество. Полное одиночество, которое не могли нарушить причитания матери, разом превратившейся из цветущей и молодой еще женщины в дряхлую старуху. Учителя в гимназии стали вдруг избегать спрашивать Митю на занятиях - они игнорировали его, словно одно его присутствие, одно общение с ним способно было причинить несчастье. Гимназические товарищи тоже отвернулись от старого приятеля, еще совсем недавно бывшего душой их компании. Митя стал презирать друзей за то, что в свои пятнадцать или шестнадцать лет они оставались совершеннейшими детьми. Самое страшное, что с ними случалось, - родительская порка за полученный на экзамене «кол» да насмешки прыщавой гимназистки, в которую они, как им казалось, были влюблены. Митя же смотрел на все это свысока. Он как будто мгновенно вырос и с высоты обретенного роста увидел, насколько беззащитен и одинок человек в этом грешном мире. Когда что-то случается с одним, другие не приходят на помощь. Каждый обязан позаботиться о себе сам.
И Митя заботился. Не об одном себе - о маме, для которой он остался единственной опорой. После гимназии его товарищи убегали домой обедать или отправлялись по своим мальчишеским делам, а он, с бурчащим от голода животом, в любую погоду брел с Литейного на Васильевский, с Васильевского на Невский, с Невского на Морскую... Частные уроки приносили небольшие, но столь необходимые в его положении деньги. Там он натаскивал по латыни второгодника, тут подготавливал малыша для поступления в гимназию, здесь подтягивал бывшего одноклассника, завалившего экзамен... На собственные занятия времени оставалось ничтожно мало, но была в этом и положительная сторона: не имея права, как прежде, скучать над учебниками, он приучил свой ум усваивать написанное молниеносно, опираясь не на зубрежку, а на логику. В классе он, борясь с дремотой (постоянное желание спать было не менее сильным, чем чувство одиночества), слушал объяснения учителя, не упуская ни слова. Болтать с друзьями, обсуждать сводки с фронта или фигуру известной актрисы ему было недосуг. Митя Волковской был не так богат, чтобы разбрасываться временем. И так занят, что происходившие в стране события как-то прошли мимо него. Война? Революция? Вторая революция? Да Бог с ними, с революциями, тут зима на носу, а им с маменькой дров купить не на что...