Но итальянец удивил. Деловито, без лишних разговоров он бросился ко второй шлюпбалке и, дернув рычаг, быстро выровнял нос и корму моей лодки. А после они с Жаном, переглянувшись, опустили шлюпку на воду довольно плавно и осторожно.
Выходит, Жан в нем все-таки не ошибся…
И все же человек сей оставался для меня тайной за семью печатями: я даже имени его не знала. И вряд ли узнаю впредь.
Опустив лодку, Жан коротко кивнул ему, и начал спускаться по веревочной лестнице. Уже внизу, когда я вцепилась в его плечо и смогла перевести дыхание, Жан крикнул вверх, едва видимому в тумане Эспозито:
– Спускайтесь же! Скорее!
– Не сегодня! – было ему ответом – на неожиданно чистом русском.
Мы с мужем переглянулись, но больше медлить было нельзя. Жан снял оба крюка, что крепили лодку к талям, отвязал весла и – оттолкнулся ими от борта «Ундины». В считанные мгновения оказались в свободном плаванье.
Жан изо всех сил греб одним веслом, а через минуту, опомнившись, я схватила второе – не очень-то у меня получалось, но все же лодка прибавила ходу. Нужно было добраться до берега как можно скорее.
Силуэт Эспозито, темнеющий в дымке белого тумана, так и остался на верхней палубе – пока не растворился окончательно. А повернув голову, мне, наконец, удалось рассмотреть причал, стройные ряды домиков вдоль него, а еще ближе – отмель, с которой нам сигналили люди в форме морского флота Российской империи…
Там, под устроенным неподалеку навесом, я даже сумела разглядеть Ханни с малышом на руках и голубое платьице моей дочери, которая рвалась к берегу и махала нам рукой. Мы все-таки доплыли.
Ровно через месяц, в июле, в Кронштадт прибыла с дружественным визитом французская эскадра. Состоялось торжественное посещение Их величества Александра Третьего флагмана «Маренго», где государя встретил адмирал французского флота Жервэ. Прозвучали гимны двух стран: «Боже, царя храни» и, что было немыслимо, но все-таки случилось – революционная французская «La Marseillaise».
Начало русско-французскому союзу было положено. А еще через месяц, в августе 1891, вступит в силу знаменитое политическое соглашение «Entente Cordiale» – «Сердечное согласие», к которому позже присоединится Великобритания.
Но это будет гораздо, гораздо позже.
Пока что, в июле 1891 года, мы с детьми и мужем занимали несколько комнат в доме генерал-губернатора – в Кронштадте. Под его защитой, ибо положение наше было шатко и неясно. Дни тянулись долго и безрадостно: торжественная встреча французской эскадры, на которой мы с детьми, как и весь городок, все-таки побывали – единственное, что разнообразило будни.