– У лоа была причина сказать мне о твоей дочери. Лоа предупредили, что девочке с чистым сердцем и славянской кровью не суждено сойти на землю. Никогда!
Я невольно ахнула. Отпрянула. Старалась, конечно, держать себя в руках, но вышло плохо.
– Теперь уходи, – надменно произнесла Аурелия, вновь вставая на ноги. – Ты и так вошла без очереди.
Спорить я более не стала. Источников своих женщина выдавать не собиралась – да я от нее этого и не ждала. Не с первого вопроса, по крайней мере. Довольно и того, что теперь она знает, что дочка мне ее провокационную фразу передала, и что я не свела все к шутке, не спряталась, а пришла к ней для откровенного разговора, как и всякая оскорбленная подобными обвинениями женщина.
Все правильно.
Не думаю, что Аурелия хоть сколько-нибудь самостоятельная фигура: сведения о девочке со славянской кровью она получила от вполне конкретного человека. А значит, и о результатах своей провокации непременно поспешит доложить ему. И главное теперь сей момент не упустить.
Но это я, пожалуй, переложу на плечи мужа: ему это будет и сподручнее. Мне же теперь больше всего хотелось покинуть эту душную каюту и немедля побежать к дочке. Обнять ее покрепче и… не отпускать до конца плавания…
Но позволить я себе этого, конечно не могла. Это глупое, нерациональное желание. Этого Аурелия от меня и хочет. Что бы ни напевал ей ее источник, она, да простят меня духи лоа, обыкновенная шарлатанка, удачно пристроившаяся к скучающей и охочей до экзотики мадам Гроссо. И цель ее – заработать денег.
Она напугала меня последней фразой лишь затем, чтобы я поторопилась приползти к ней – с кошельком и горячей просьбой вымолить у духов лоа жизнь для моей дочери.
Да, так и есть, – уверила я себя.
Скорбно наклонив голову, делано нервно оглядываясь, я покинула альков каюты, уже зная, что Аурелию я постараюсь не разочаровать. Я уговорю ее на спасительный сеанс. А заодно постараюсь втереться к ней в доверие.
5 июня, 23 часа 35 минут, Балтика, открытое море
Жанна Гроссо уже торопилась занять мое место, когда я вышла в общую часть гостиной. Но, поравнявшись у газовых штор, она легко тронула меня за руку.
– Дождитесь меня, Лили. Я бы хотела вам кое-что сказать. Ведь вы не торопитесь?
– Нет, – отозвалась я, хотя мыслями была далеко.
– Вот и славно, – улыбнулась мадам Гроссо.
Без унизительных повелений она сама скинула туфли и устроилась на полу. С готовностью потянулась к чаше с мутной жидкостью, так и не тронутой мною.
Смотреть на это было и неприятно, и почти физически больно: по-моему я жалела Жанну. Рассказ ее казался правдивым и… невообразимо печальным. Счастья в прошлом ей выпало совсем не много, но и теперь она растрачивает свою жизнь и молодость на глупости. Хотя бы Еву послушала в самом-то деле!