— В самые последние дни изгнания.
Володя недавно работал в Москве. Всего каких-нибудь несколько месяцев. До этого он практиковал в провинциальной больнице, где на него, по слухам, молились все окрестные пациенты.
Он так и говорил о себе:
— Там я был нормальный земский врач, един во всех лицах.
И, должно быть, поэтому считал самого себя непререкаемым авторитетом, а тут еще профессор Ладыженский подлил масла в огонь, заявив как-то, что Володя, по его мнению, будет со временем светилом.
Но сейчас от привычной самоуверенности Володи и следа не осталось. Он сидел угрюмый, расстроенный. Асмик даже пожалела его от души.
— Как дела? — тихо спросила она.
— Все так же, — уныло ответил Володя.
Неделю тому назад Володя оперировал молодую девушку. Оперировал, как и всегда, быстро и ловко, щеголяя своим уменьем, тем более что сама операция была не из самых серьезных — аппендицит.
Володя предпочитал подражать хирургам, для которых главное — быстрота действий, уменье мгновенно ориентироваться и отточенная техника. И он старался выработать в себе такой же почерк хирурга.
Но операция прошла неудачно. У больной начался перитонит, повысилась температура, роэ скакнул до сорока.
— Пришли бы чуть раньше, услышали бы, как меня долбали, — сказал Володя.
Асмик кивнула на профессора Ладыженского:
— Сам?
— Еще как!
Асмик вздохнула. Чем утешить его? Когда-то, когда она окончила институт, бабушка сказала ей:
— У каждого врача к концу жизни образуется свое кладбище.
Уголком глаза глянула на угрюмое лицо Володи. Пожалуй, лучше не лезть к нему сейчас с подобными утешениями. Отбреет запросто — и будет прав.
Позднее она пришла в палату, где лежала его больная.
Володя сидел на краю кровати, следил, как сестра вводит в руку больной кордиамин. Асмик подошла ближе. Володя искоса глянул на нее.
— Сердце, — нехотя бросил он.
Больная открыла глаза. У нее были голубые глаза, негустые, слипшиеся от жара ресницы. По розовой, пылавшей горячечным румянцем щеке медленно катилась слеза.
Асмик склонилась над ней, положила прохладную ладонь на ее лоб.
— Подожди, милая, скоро тебе полегчает…
Володя встал, зашагал по палате, опустив руки в карманы халата.
— Вчера достал олеандромицин.
— Прекрасно, — обрадовалась Асмик.
— Чего там прекрасного?
Взял с тумбочки градусник.
— Тридцать восемь и восемь. Каково?
Кажется, еще немного — и заплачет. Или выругается от души. Или закричит во весь голос.
На редкость возбудимая натура. Решительно не переносит неудач.
«Он из породы врачей, которые сердятся, если больной поправляется медленно», — подумала Асмик.