И еще умел подолгу, терпеливо выслушивать мои жалобы на Илюшу, на редакционные неурядицы, на то, что я называла идиотизмом однокомнатного существования, потому что мы жили с Илюшей в одной комнате и мешали друг другу, наконец, на то, что жизнь моя бездарно и бесцельно проходит…
Вася все это слушал, иногда молчал, не зная, что сказать, иногда подшучивал надо мной; шутки его были незлыми, необидными, но такими порой меткими, что я первая начинала смеяться над собой.
И так получалось, что мне, привыкшей только брать, ничего не давая взамен, становилось рядом с Васей мало-помалу спокойнее, обида и злоба постепенно испарялись, и я первая предлагала Илюше мириться.
Когда началась война, Илюшу спустя несколько дней вызвали в военкомат. Он вернулся поздно вечером, сказал озабоченно:
— Представь себе, оставили в Москве.
— Вот и хорошо, — сказала я.
Он продолжал все с тем же озабоченным видом:
— Я хотел только на фронт, я настаивал — пошлите меня обязательно на фронт, — но мне отказали и назначили врачом в военное училище под Москву.
— Где же оно находится? — спросила я.
Он строго посмотрел на меня, внушительно произнес:
— В войну об этом не спрашивают.
— О чем не спрашивают?
— Об адресах военных учреждений. Достаточно знать только лишь почтовый ящик. Поняла?
— Поняла, — сказала я.
— Ну, так вот, почтовый ящик номер тридцать один-бис.
Он говорил, а я думала о Васе. Что-то будет с ним? Пойдет ли на фронт или так же, как Илюша, останется в Москве?
Я звонила ему, но телефон не отвечал. А поехать к нему не было времени, я работала в редакции с утра до ночи и, хотя мне дали ночной пропуск, иногда даже оставалась там ночевать.
Он сам позвонил мне. В тот день я была дежурной по номеру, и телефон звонил поминутно, невозможно было сосредоточиться, и я злилась и каждый раз, когда раздавался звонок, давала себе слово не снимать трубку. И вот телефон снова зазвонил, и я не снимала трубку, а он звонил, звонил без конца, и я рывком сдернула трубку с рычага, сердито спросила:
— Кого вам?
И услышала его голос:
— Как, старуха, держишься?
Я так обрадовалась, что закричала изо всех сил:
— Где ты? Куда пропал?
— Занят был, а что?
— Я звонила тебе…
— Я тоже звоню, как видишь…
— Когда увидимся?
— Не знаю.
— Почему?
— Ухожу.
— Уходишь?
— Да. Сегодня вечером. Так что держись, дыши носом…
— Постараюсь…
— Привет Илье…
— Передам.
— Стало быть, будь здорова. До скорого…
Голос его звучал весело, привычно весело, словно он сообщал о том, что едет в очередную командировку за сюжетами.
Лишь тогда, когда я положила трубку, я вдруг подумала о том, что ничего не сказала ему. Решительно ничего. Он-то был такой, как всегда, ироничный или, вернее, старавшийся спрятать под иронией подлинные свои чувства. Но он уходил на фронт, был уже недосягаем для меня, а я-то ведь оставалась здесь, в Москве!