Замолчала, стала быстро сворачивать новую цигарку. Руки ее дрожали.
— Дайте мне, — сказала Асмик. — А то у вас вся махорка просыпалась.
Свернула ей цигарку, толстую, словно сигара.
— Правильно свернула?
— Сойдет.
Вера Петровна взяла цигарку и тут же забыла о ней.
— Он сам себе диагноз поставил. Дистрофия, сказал. Полная. Излечению не подлежит…
— Он был хирург?
— Нейрохирург. Отличный клиницист. Его весь наш Васильевский остров знал. Так и звали кругом: наш доктор.
Иногда, в короткие минуты передышки, обе они выходили в лес, синевший неподалеку от деревни.
— Если бы дома побыть, хоть бы час, пусть даже только полчаса, — говорила Асмик.
Вера Петровна молча курила. У нее не было дома — разбомбили в первые же дни.
С неожиданным в этом внешне грубом существе проникновенным чувством она касалась рукой белых, светящихся в темноте стволов берез. Как-то сорвала уютно примостившийся под елью гриб, показала его Асмик:
— Смотри, на шляпке роса, словно бриллиантик. И сам весь крепенький, самодовольный!
— Интендант, — заметила Асмик.
Вера Петровна нежно провела рукой по коричневой влажной шляпке гриба.
— Плюшевая, правда? И ворс такой ровный-ровный. Вот сволочь какая!
Отвернулась от Асмик, быстро, порывисто затянулась, выпустила длинную струю сизого дыма.
Однажды она сказала Асмик:
— У меня один тип лежит, пулевое ранение в шею; говорит, у тебя колоритное лицо.
— Ну да? — удивилась Асмик.
— Хочешь, погляди на него.
Асмик пришла, поглядела. Еще молодой, курносый, веселые, быстрые глаза. Протянул ей руку, засыпал словами:
— Я — кинооператор. У меня глаз наметанный, можете поверить. Вы на редкость фотогеничны, особенно в таком ракурсе, вот, если повернуть голову, приподнять подбородок…
Вера Петровна покосилась на Асмик, пробурчала неодобрительно:
— Нечего смущать девчонку! Еще вобьет себе в голову, что красивая…
— Ничего я не вобью, — ответила Асмик.
Он уже поправлялся, стал ходить. Иногда приглашал Асмик погулять вместе.
Он ей не нравился, чересчур развязный, откровенно наглый, хвастливый. Любил говорить о себе, причем называл себя в третьем лице, явно упиваясь своей звучной фамилией — Горданский.
Сразу же выложил о себе все, два раза был женат, оба раза неудачно, пользуется успехом у женщин, прекрасный кинооператор.
Так и сказал о себе:
— Горданский — сила. Лучшего кинооператора даже в Голливуде не откопаешь!
Рассказал ей о том, как до войны снимал картину «Весенние сны». Там должен был быть майский сад, весь в цветах, а стоял уже август, что было делать?
— Но Горданский нашелся, — сказал он. — Горданский из любого положения найдет выход. Сад, представьте себе, весь как игрушечка, яблоки наливаются, вишни. Горданский приказал все яблоки оборвать, а на ветки нацепить белые цветы, из парашютного шелка их сделали. Весь реквизитный цех, всех монтажеров, гримеров, даже осветителей засадил за дело, цветов наделали, как говорится, хоть на экспорт, хоть на импорт, сила. Колхозники идут, глазам не верят — август, листья уже желтые, а сад — белый-белый, и все Горданский придумал. Силен мужик?