Он постоянно изрекал неоспоримые истины, и когда он говорил так, казалось, он повторяет правила поведения в быту и на работе, которые следует неукоснительно соблюдать всем гражданам.
И, чтобы заставить его замолчать и не слушать эти его прописные истины, я сказала:
— Ну ладно, все.
— Что все? — спросил он. — Я убедил тебя?
— Да, безусловно. Только, пожалуйста, помолчи…
— Я замолчу лишь в том случае, если ты скажешь, что признаешь мою правоту.
— Да, — сказала я. — Признаю.
В конце концов, как оно и должно было быть, мы перестали спорить и вместе отправились домой.
И вот спустя годы мы проходили с ним по тем же местам.
Уже не было знакомого скверика и тополей не было, но я все равно сразу все вспомнила — и то, как мы сидели на скамейке и говорили, не слушая друг друга…
Я как бы опять ощутила себя той, прежней, совсем молодой, казалось, теплый ночной ветер снова коснулся моих волос, и я почти физически ясно почувствовала легкие пушинки тополя на моих ресницах.
— Зачем снесли скверик? — спросила я. — Он был такой уютный…
— Но он же мешал строительству Нового Арбата, — резонно заметил Илюша. — А что? Почему тебе жаль его?
У него было невозмутимо спокойное лицо довольного собой человека, и потому я промолчала. Я знала, он ничего не помнит. Для него не было прошлого, и я вдруг поймала себя на том, что завидую ему.
Ведь я помню все, что было, если бы даже и захотела, все одно ничего не могла бы позабыть.
Воспоминания не оставляют меня, они всегда рядом, стоит мне хотя бы ненадолго забыться, они настойчиво догоняют и спрашивают:
— Помнишь? Не забыла?
По ночам, когда не спится, я слушаю, как кричит петух, и вспоминаю…
Это было в Полесье, куда я прилетела из Москвы вместе с моим другом, кинооператором Васей Волобуевым.
Сорок второй год. Война. Кругом снега. И деревья все заснеженные, и дорожки замело недавней вьюгой.
Вася идет впереди меня, кинокамера в кожаном футляре через плечо, овчинный тулуп, чересчур большой для него, крест-накрест перевязан ремнями.
Случилось так, что командир партизанского отряда, которого все кличут «Дед», может быть, за его густую, угольно-черную бороду, разрешил нам отправиться вместе с его людьми в село, где засели немцы.
Поначалу он не хотел, чтобы шла я. Так и сказал напрямик:
— Ни за что! После мороки не оберешься!
Но Вася уговорил его. Вася умел уговорить кого угодно.
Почему так? Должно быть, велика сила его обаяния, которому он и сам не знает цены.
Он некрасив, худой, долговязый, с длинным лицом и широким, вздернутым носом. Но почему-то все, кто хотя бы ненадолго столкнулся с ним, сразу же, неминуемо, влюбляются в него.