Иногда, когда петух кричит особенно громко, Илюша просыпается. Он встает с дивана, на котором спит, нервно чиркает спичкой, снова ложится.
Я молчу. Очевидно, он ждет, что я скажу ему, он знает — я не люблю, когда он ночью курит, но я молчу. Не хочу ничего говорить.
Лежу с закрытыми глазами, делаю вид, будто сплю. Но он понимает, что я не сплю, говорит вполголоса:
— Безобразие! Это становится просто невыносимым!
А я все молчу. И он продолжает как бы про себя:
— Что это за идиот такой, который вздумал ни с того ни с сего держать у себя петуха?
Не открывая глаз, я говорю:
— Ну чего ты, в самом деле? Не обращай внимания…
Эти мои слова словно спичка, брошенная в солому. Илюша взрывается, говорит о том, что больше так невозможно, что это прямое нарушение всех правил, что если бы он был председателем Моссовета, он бы показал таким вот бездельникам и нарушителям общественного порядка…
Все то, что он говорит, безусловно правильно.
Но почему я не могу согласиться с Илюшей? Впрочем, конечно же знаю, но все равно не скажу, потому что ему не понять.
Ведь не может же человек, лишенный слуха, понимать музыку…
В сущности, Илюша — хороший. Не к чему придраться. Он красивый, неглупый, в меру порядочный.
Из года в год выписывает кучу медицинских справочников и журналов, выискивает в них всевозможные новые достижения медицины и, хотя не является ни терапевтом, ни онкологом, успел изучить современные методы лечения инфаркта миокарда и теорию вирусного возбудителя злокачественных опухолей.
Но мне не хочется говорить с ним о том, что интересует его. Он подчас обижается на меня: ведь он-то читает мои корреспонденции в газете!
Впрочем, он все читает подряд, и когда читает, губы его почти незаметно шевелятся, то ли по привычке, то ли он повторяет слова про себя. Хочу думать, это просто привычка.
У него нет воспоминаний. Вот так вот, нет — и все тут! И я никак не могу понять, надо ли его за это жалеть или стоит позавидовать ему?
Мы как-то проходили с ним по Кречетниковскому переулку, — там был когда-то, до строительства Нового Арбата, маленький скверик. Однажды мы поссорились, теперь уже и не помню из-за чего, я убежала из дома, а он побежал за мной, догнал возле этого самого скверика неподалеку от Собачьей площадки.
Почти всю ночь просидели мы на скамейке, выясняли отношения. Была летняя ночь, тепло, цвели тополя, легкие белые пушинки все время оседали на ресницах, я мрачно, досадливо вытирала глаза ладонью и говорила о том, что есть вещи, которые нельзя простить…
А он утверждал, что в женщине главное — мягкость души и гуманность.