«Это напрасный труд».
И тут дверь камеры открывается, Кэл поворачивается, сжав кулаки, готовый сокрушить любого, чтобы бежать – или хотя бы попытаться. Он не взойдет на эшафот, не поборовшись за свободу.
Но в дверях стоит не стражник и даже не священнослужитель, присланный к нему, чтобы дать ему утешение в его последние минуты. Это не кто иной, как первый министр, облаченный в свои нелепые меха и с кольцом на каждом толстом пальце. «Зачем он явился сюда? – гадает Кэл. – Может, он хочет мне в чем-то признаться?»
Первый министр отвешивает ему поклон.
– Примите мои глубочайшие извинения за то, что случилось вчера. Прошу вас принять их и простить нам это досадное недоразумение.
«Что? Какое недоразумение?» Кэл утрачивает дар речи, не может подобрать слов.
Первый министр выпрямляется.
– Прошу вас, следуйте за мной. – Он идет прочь, но Кэл не сдвигается с места. Первый министр оборачивается и ждет.
«Это что, какая-то уловка? Ловушка? – Он не понимает, что делать. – Что, если это всего лишь способ заставить меня пойти на виселицу без борьбы?»
– Уверяю вас, произошла прискорбная ошибка, которая ныне исправлена, – говорит первый министр.
Но до Кэла по-прежнему доносятся стук молотков и визг пил. Он закрывает глаза: «Что же мне делать?»
Он слышит голос своего отца, говорящего ему: «Иди».
Кэл открывает глаза. Повеление его отца прозвучало так четко, будто он стоял рядом. Кэл решает послушать его. Так или иначе надо выйти отсюда, другого выбора у него нет. Возможно, если он последует за первым министром, это поможет ему сбежать.
Он кивает первому министру и идет за ним, но глядит в оба на случай, если по дороге его ждет засада. Чем дальше они идут, тем тише становятся звуки, которые он только что слышал, пока стук молотков и визг пил не затихают. Теперь он слышит только одно: их шаги.
Они проходят мимо других темниц, откуда-то снизу слышится истошный мужской крик. Кэл вздрагивает. Первый министр, не оборачиваясь, говорит:
– Не обращайте внимания.
По винтовой лестнице они поднимаются в высокую башню. В стенах тут имеются высокие узкие окна, и он наконец видит то, что возводится во дворе: – это не виселица, а нечто, вызывающее недоумение: помост и ряды трибун, как будто здесь будет рыцарский турнир. С одной стороны трибуны украшают зеленой материей – это цвет Монтриса, а с другой – лиловой, это цвет Реновии.
Он слыхал о подобных вещах, хотя такой обычай есть только в Аргонии – ему предстоит публичный поединок. Он будет сражаться с монтрисианским рыцарем, вероятно, до смерти на потеху толпе – и королю Хансену.