— Твоя жена смотрит, куда мы направимся, — сказала Мария, не оборачиваясь.
— Она не жена вовсе, ты знаешь.
— Вы приехали вместе.
— С её стороны было удивительным благородством сыграть эту роль.
— Благородством! Одной ехать страшно: мало ли что произойдёт в дороге. И ты, значит, в благодарность за это…
— Это фантастика, но тут мы поселились порознь, даже в разных подъездах.
— Ловкие вы ребята.
Он содрогнулся, вспомнив.
— Не стоит заходить к тебе, — сказала Мария, опередив его предложение, и Свешников не возразил: сам понимал, что — безрассудно, хотя и не мог не пригласить.
Он предпочёл бы посидеть в кафе, где никто не смел бы их побеспокоить, но Мария отвергла и это, объяснив, что подобная роскошь ему пока не по карману.
— Пока? — не понял Дмитрий Алексеевич. — Ничего же больше не изменится.
— Изменишься ты. Я знаю, как это бывает. Сейчас ты не в состоянии рассудить, что дорого, а что — нет, и у тебя на счету каждая марка: ты наверняка переводишь в уме все цены на рубли — занятие не для слабонервных. Потерпи, пока не убедишься, что раз или два в месяц бокал вина и чашка кофе в приличном кабачке тебя не разорят.
— Не разорят и сейчас.
— Сейчас ты проводишь меня до дома.
Боясь торопить события, Дмитрий Алексеевич молча смирился с этим «до», а спустя полчаса столь же невозмутимо согласился подняться в её комнату.
Мария занимала почти такую же, как у него, клетушку, но — о четырёх каменных стенах, тогда как пеналы Свешникова и Бецалина имели только по три, разделяясь между собою даже не перегородкой, а встроенным шкафом, картонная стенка которого не мешала переговорам соседей. («Вы печалились из-за нар, — сказал накануне Альберту Дмитрий Алексеевич, — а нам не нужно даже перестукиваться».) Кровать тут стояла тоже двухъярусная, и верхняя её часть была занята чемоданами и картонными коробками.
— Как же так, — озадаченно проговорил он, — разве ты живёшь одна?
— Ну конечно.
— А дочь?
Мария не ответила. В этот момент она стояла так, что Свешников не видел лица — может быть, нарочно стала так, чтобы скрыть глаза. Только выдержав паузу, она словно спохватилась:
— Что же ты стоишь в дверях? Сядь.
В дверях — это было в шаге от кровати, на которую — если не на единственный стул — и предлагалось сесть. Он протиснулся дальше, к окну.
— Ты говорила, вас не разлить водой. Тогда она, правда, ещё училась в школе.
— А мне уже за пятьдесят.
— Поверь, я не пропустил твоего юбилея: отметил, понятно, наедине с собою. Вообразил, что именинница меня пригласила.
— Побывал незваным гостем…
Что ж, и побывал в чужом пиру, тайком от запропастившейся хозяйки, но сейчас она пригласила и в самом деле — не случайно, а всё продумав заранее, как, по крайней мере, показалось Дмитрию Алексеевичу, следившему за приготовлениями к столу и мысленно приводившему их к советскому знаменателю: что, откуда, ценою каких усилий? Мария, поймав его взгляд, хотела объяснить, насколько просто это здесь делается, но вдруг решила, что нет, пусть оценит.