— Да ничего, что вы — в такой тесноте!
— О, да вы — русский? — удивился Захар Ильич. — И, постойте, я вас где-то встречал…
— Скорее всего, в магазине. Я торгую на соседней улице. Чайники, радио — заходите, у меня дешевле, чем у немцев.
— А я поспешил, уже купил музыку и наверняка переплатил. Жаль. Меня, правда, умные люди учили не торопиться на первых порах, когда глаза разбегаются. Впрочем, в хозяйстве много ещё чего понадобится — зайду, спасибо. Да и просто так загляну — посмотреть что и как: интересно, как устраиваются наши люди.
«И устроиться самому, — продолжил он про себя. — Не волноваться больше, так пойдёт или этак, а твёрдо знать выход».
Актовый зал («Почему — актовый? — поправился мальчик. — Это не школа, и всё тут называют по-своему… Да что за глупости лезут в голову!») — итак, зал был переполнен, и, безуспешно поискав глазами отца, Митя отступил к дверям, за портьеру: стоять на виду школьнику перед множеством учёных мужей было неловко. Пока же следовало отдышаться после бега по улицам и лестницам, чтобы слушать, не мешая другим, и смотреть. Оглядывая публику, Митя вдруг увидел знакомого человека, которого знал почти столько же, сколько и себя: тот жил на одной лестничной площадке со Свешниковыми. Звали его Богдан Васильевич Богданов, что в Митином исполнении сократилось до Богданыча.
Когда-то соседи дружили семьями, но прошло время — и семьи истаяли: сначала Богданова оставила жена, потом овдовел Алексей Дмитриевич, и прежние отношения мужчинам пришлось поддерживать совсем на другом, нежели раньше, уровне: от пирушек с разносолами, с домашними пирогами, печь которые обе женщины были мастерицы, с настоянной на лимонных корочках водкой они перешли к нечастым вечерам вдвоём в свешников-ском кабинете всего лишь с долгими стаканами коньяка. Митя по понятным причинам в их беседах не участвовал, но в другое время ему и самому случалось разговориться с немолодым соседом о том о сём — о кино, о путешествиях, а в последние месяцы всё чаще — о предстоящем выборе специальности, когда оба они, словно в игре, называли и отвергали — самые разные варианты, под конец непременно сводившиеся к романтической профессии геолога, которой как раз владел и привержен был сам Богданыч, и мальчик, помня о своей непроверенной любви к бродяжничеству, легко соглашался с доводами в её пользу, хотя и не совсем понимал, как удастся примирить такой выбор с очевидной склонностью к математике.
Богданов женился во второй раз, а Свешников — нет, и в том, как они проводили свой редкий досуг, стало мало общего, но мужчины, раз уж так завелось однажды, сиживали всё в том же кабинете, и Митя послушно не встревал в беседы.