— С вами-то я уж точно ожидала встретиться не на улице.
— Где ж ещё?.. Ая и вовсе не ждал… Тем более что нас познакомили в унылом месте, на унылой сходке…
— На чуждом собрании, — уточнила она, и это было новостью: Митя считал, что она там — своя. — Разве я похожа на доктора наук? Или на академика?
— На профессорскую дочку.
— Да и профессия не позволит. Помните, в прошлый раз мы уже говорили о призвании? О том, что вам грозит скорый выбор: впервые — и на всю жизнь, и посмертно.
— Готов поспорить, что почти каждый потом сожалеет… вспоминает, какие варианты отбросил, и всё думает: вдруг я ошибся? Но выбор-то давно сделан, и никто не позволит изменить.
— Изменять — грех. Никто никому не позволяет, — заметила она, смеясь. — Хотя если без шуток, то это уж — как жизнь повернётся…
— Вот — тема, над которой я не задумывался, — серьёзно сказал мальчик. — Нет, нет, нам на уроках говорили о верности Родине, об измене Родине… И вот неожиданная неверность — в чём может выразиться?
— Видно, вам так ничего и не объяснили толком, иначе вы сейчас, с первого слова, не затрагивали бы высокие материи. Родина?.. То, что одни называют изменой, для других — честное ей служение. Только, знаете, дорогой юноша, — не здесь, не здесь об этом толковать… Вот в следующий раз встретимся в чьём-нибудь доме (нет, не в том), усядемся в кресла, тогда и продолжим, не наспех… О!.. Как же я сразу не сообразила: ведь вы, наверно, в библиотеку шли? Я угадала?
Она заторопилась, и Митя решил: спугнул.
Не поняв, почему им предстоит увидеться ещё раз, он постеснялся переспросить, а скоро и вовсе забыл о будто бы случайно оброненной фразе, но только они и в самом деле встретились, уже не важно, в какой обстановке, а важно, что эта женщина появилась опять с его отцом и что Митя, наконец догадавшись, что к чему, не знал, как себя вести. Сразу подумав о покойной матери, он огорчился не за неё, он уже плохо помнил мать, а — за отца, который не то что должен был бы помнить лучше, а просто — не забыть никогда. Митя только постарался уверить себя, что всякая симпатия есть вещь преходящая, и, когда вечером остался наедине с отцом и уже никак нельзя было бы промолчать, небрежно бросил шутливым тоном, едва пришлось к слову:
— Смотри, пап, не заведи романа.
Алексей Дмитриевич вполне серьёзно и пространно ответил, что почему бы и нет и что, впрочем, уже завёл.
— И ты можешь мне это говорить? — спокойно поинтересовался Митя.
— Будь это пустяковый эпизод — не мог бы.
— Она, папа, кажется, слишком молода.
— Для меня определённо нет. Но ты прав: также определённо я для неё слишком стар.