В девять тридцать звонят в дверь.
– Мне открыть? – ору я из кухни в спальню.
За прошедшие сорок пять минут я написал всего двадцать шесть слов и размышляю, не удалить ли двадцать четыре из них.
Не хочу, чтобы меня прерывали.
– Так что, мне открыть?
Нет ответа.
В дверь снова звонят.
Тяжело вздыхаю и отодвигаю стул от стола.
Кухня находится на первом этаже. Я купил дом в две тысячи восьмом на деньги, унаследованные после смерти отца. Тогда я жил здесь с товарищами, и кухней мы практически не пользовались – разве что вешали в ней выстиранную одежду. Там было не очень-то уютно: продавленный диван, сломанные часы, липкий линолеум, протекающая стиральная машина. Из окна открывался вид на бетонную террасу, крытую рифленой пластиковой крышей. Эмми, переехав ко мне, первым делом потребовала выкинуть рухлядь, пристроить террасу к дому и превратить кухню в нормальное помещение для приготовления и приема пищи. Что мы и сделали.
Наш дом – последний в ряду одинаковых георгианских таунхаусов примерно в миле от метро, напротив весьма приличного паба. Когда я только приехал в этот район, он показался мне подающим надежды. Надежды оправдались. Раньше в пятницу вечером рядом с пабом случались регулярные потасовки – всё честь по чести, с заваливанием противника на капот автомобиля, разрыванием рубашек и битьем бутылок. Теперь же, чтобы попасть в выходной день на бранч, нужно бронировать столик заранее, а в меню появились щечки трески, чечевица и чоризо.
Одна из причин, по которой я стараюсь написать как можно больше по утрам, – после полудня звонки в дверь не прекращаются. Каждый раз, когда Эмми задает в «Инстаграме» вопрос, например: «Коко надоели ее мультивитамины. Посоветуете что-то новенькое?» или «Кто-нибудь знает сыворотку, чтобы убрать мешки под глазами?» или «Наш блендер сломался – мамочки, порекомендуйте хорошую модель», – она немедленно получает тучу писем от производителей с предложением прислать образец. Собственно, ради этого все и делается: так быстрее и дешевле, чем заказывать в интернет-магазине. Всю неделю Эмми жаловалась на свои волосы – и всю неделю компании заваливали нас бесплатными выпрямителями, средствами для укладки, шампунями и кондиционерами, упакованными в подарочную бумагу и перевязанными ленточками.
Не хочу показаться неблагодарным, но когда Толстой писал «Войну и мир», ему не приходилось каждые пять минут вставать и расписываться за посылку с какой-нибудь бесплатной ерундой.
Чтобы добраться до входной двери, нужно пройти мимо лестницы, ведущей на второй этаж (три спальни, одна ванная), и гостиной (диван, телевизор, игрушки). Протиснувшись мимо лежачей коляски, сидячей коляски, беговела, самоката и вешалки, ломящейся от одежды, снова наступаю на единорога и произношу про себя нечто непечатное. Трудно поверить, что вчера здесь побывала домработница. Всюду разбросаны кубики «Лего» и всевозможная обувь. Стоит отвернуться на пять минут, как дом превращается в бардак. Романист Сирил Коннолли остроумно заметил: «У настоящего искусства нет хуже врага, чем детская коляска в прихожей». В нашем доме детская коляска в прихожей становится врагом каждому, кто пытается пройти по этой самой прихожей. Кое-как протискиваюсь мимо нее, приглаживаю волосы перед зеркалом и открываю дверь.