— Сегодня весь день я читал ваш перевод, — сообщил Стефанов, когда они отъехали от издательства. — Великолепная работа. У вас не только прекрасное знание языка, но и невероятное чувство стиля. А вы сами не пробовали писать оригинальные произведения. Мне кажется, у вас бы получилось.
Несколько секунд Светлана раздумывала, признаваться ли ей в своих литературных грехах.
— Был период, когда меня сильно потянуло на творчество, — решила она все же признаться. — Я писала каждый день по несколько часов. Но затем пришла к заключению, что все это несерьезно, что это в худшем виде дамская проза. Чувства, любовь, измены, страдания героини. В конце концов, я решила, что не стоит смешить мир. Количество написанной дряни не поддается измерению и грозит отнять пальму первенству самой высокой горы у Джамалунги. И не стоит увеличивать ее высоту.
Светлана прикусила язык. Он же может принять эти слова на свой счет. А у нее и близко не было подобных намерений. Она действительно говорила только о себе.
— Мне кажется, вы слишком сурово себя судите, — без всякого намека на обиду заметил Стефанов. — А могу я взглянуть на ваши творения? Только не говорите, что вы их уничтожили. Это не так. Они спокойно пребывают в вашем компьютере.
Светлана невольно засмеялась. Она действительно хотела привести именно этот аргумент. И как он догадался. Стефанов понял ее мысли.
— Догадаться было нетрудно. Я сам автор и хорошо представляю авторскую психологию. Ему легче поднять руку на самого себя, чем на то, что он написал. Согласитесь, что в глубине души мы не верим в собственную бездарность, и таим надежду, что однажды наше творчество все же получит признание. Даже если это случится после смерти. В литературе, в искусстве таких примеров тьма. Почему мы тоже не сможем оказаться среди этих непризнанных своевременностью гениев.
— Не буду скрывать, такие мысли в свое время меня посещали. Но мне кажется, я все же достаточно хорошо разбираюсь в литературе, чтобы трезво оценить, чего стоит мое произведение. И, кроме того, мне кажется, что я никогда не страдала авторским самоослеплением, когда каждая написанная тобою строка представляется гениальной и неповторимой. Просто что-то накатывало периодически на меня, требуя, чтобы я бы позволило этому выбраться наружу. Вот я и помогала это сделать. Не более того. То, что я писала, скорей всего было неким способом самоосвобождения. Таким своеобразным образом я решила собственные проблемы.
— А разве любое творчество не преследует те же цели. Художник подсознательно ощущает, как наполняется каким-то внутренним содержанием и испытывает сильнейшее желание выразить его в какой-то определенной форме. Так рождается любое творчество. И гениальное и бездарное. Механизм один. Результаты разные.