Потом пекли оладьи, ужинали.
Поздно вечером, в темноте, в своей комнате, Алевтина Ивановна говорила мужу:
— Вась, а Вась, спишь, что ли?
— Нет, мозгую.
— О чем это?
— Так, о жизни…
— Да, я вот тоже все думаю. Хорошая она женщина, но уж слишком молодая. Для свекрови это несолидно. И Америка эта… Далеко как-то.
— Я не про это. Я про кирпич мозгую, понятно?
— Да. Понятно, Васенька.
— А слишком молодых не бывает. Вот мы с тобой — молодые? А? Молодые же… Молодые.
— Ой! Что ж ты делаешь…
— Молодые же…
А Инна лежала в своей комнате, стараясь разглядеть в темноте невидимый потолок. И вдруг поняла, что комната эта, эта высокая железная кровать, на которой она сейчас лежала, — Надина. Первые семнадцать лет своей жизни каждый вечер Надя лежала, точно так же глядя в потолок, теряющийся в темноте…
«Я не допущу этого. Я не сломаю ее жизнь».
Впервые Инна совершенно честно, не соврав самой себе, подумала о Наде как о родном человеке. Как о своем ребенке.
А утром над ней склонилась Надина мама.
— Инна Николаевна. Инна Николаевна, вы в девять встать хотели. Сейчас десять почти…
— Надо ехать? — Инна села на кровати.
— Сперва-то позавтракать. Я уже яишенку с салом изжарила.
Инна позавтракала, попрощалась с Алевтиной Ивановной душевно, с объятиями, поцелуями, благодарностями и восторгами. Василий Степанович ни свет ни заря ушел на работу, в пароходство. Инна окинула взглядом его новую веранду.
«Я приехала два дня назад. Если он и дальше будет строить такими же темпами, через неделю он все остеклит и диван поставит».
Ворота были открыты.
Жарко припекало солнце.
Пахло свежеоструганным деревом.
У колеса «джипа» важно вышагивал петух.
— Кыш! — всплеснула руками Алевтина Ивановна.
Петух ушел…
Через три часа Инна открывала ключом дверь своей квартиры. То есть квартиры Николая Павловича.
Сам Николай Павлович окинул ее сурово-брезгливым взглядом:
— И эта явилась не запылилась.
И ушел в свою комнату.
На тумбочке сидел Леша. Стаскивал ботинки. Волосы всклокоченные, взгляд шалый. Глянул на мать — и отвернулся.
Из комнаты вышла заспанная Надя в халатике.
— Здравствуйте, Инна Николаевна.
— Здравствуй, Надюша, доброе утро.
— «Доброе утро», — вдруг передразнил ее Леша срывающимся голосом. — Ты где была?
Вскочил с табуретки, потряс перед Инниным лицом ее собственной запиской.
— Это что? Какие такие наши дела ты два дня и три ночи улаживала?! И как ты их уладила?!
— Во-первых, не кричи.
— Говорю как хочу. Ты же вот делаешь что хочешь. Исчезаешь, всех на уши ставишь.
— На ушах здесь стоишь только ты…
— Где ты была? — крикнул-взвизгнул он.