В голове снова всплывают вопросы следователя. Кто надоумил? Кто научил?
Сейчас безумно хотелось вернуться назад и выбить из собственной дурной башки всю героическую чушь. Теперь выть хотелось от собственной глупости.
– Я принял решение сам и ни о чем не жалею, – говорил он тогда, не признавая ничье влияние.
Он злился, когда отец на суде пытался доказать, что его сын не способен сам до такого додуматься, злился и вообще ни с кем не хотел говорить. Единственное, что его тогда волновало − это понял ли хоть кто-то, что он спасал людей, а не убивал префекта; понял ли хоть кто-то, что он герой.
Он был уверен, что поняли, только совсем другое: он дебил, на которого можно все свалить. Он вспоминал Питера, что был на последнем заседании суда и подмигивал ему. Тогда это было высшим одобрением, а теперь – ядом, от которого Шефу хотелось долбануться башкой об камни скалы. Он обязан был потянуть Питера за собой. Ему больше чем кому-то еще место в Пекле.
– Оливер Финрер признается виновным и приговаривается к высшей мере наказания, – машинально шептал Шеф ночному ветру, а сам вспоминал, как стойко он держался после суда.
Главное ведь, что жертва его не напрасна, так?
А потом неснятые наручники, капсула, Ястребы – и можно орать, плакать, умолять, делать что угодно, но вряд ли хоть что-то удастся, когда стоишь на коленях со скованными за спиной руками, а сильная рука вжимает голову в песок. Тут главное не захлебнуться Пеклом.
Стоило ли оно того?
На этот вопрос он так ни разу себе и не ответил.
«Может быть, хоть немного», – утешал он себя, глядя в небо, и тут же выдыхал, видя огненную вспышку во тьме, словно над головою что-то взорвалось, а затем подобие огненной кометы полетело в песок.
– Капсула, – прошептал он машинально и крикнул: – Капсула! – рванул к лагерю и начал отдавать приказы, будто ничего не произошло, будто не уходила у него земля из-под ног и руки не дрожали. – Карин, спрячься. Кирк, готовь машину. У нас новенький и мы не должны отдать его Ястребам! Не сегодня!
Сказав это, он бросился к вышке, чтобы оттуда точно увидеть, где именно во тьме мерцает красный маячок. Новые люди им были нужны так же, как вода.
Вывеска «Веселый БОБ» дрожала от ветра, отстранялась от стены, а потом ударялась об нее, отбивая причудливый ритм.
– Достала она меня, – ворчал Тоби.
У него этой ночью отчего-то особенно разболелось раненое когда-то колено, заныло и заставило хромать, вот он и придирался ко всему.
– Не ворчи, – отвечал ему Боби, пинцетом собиравший мелкие шестеренки старых механических часов. – Лучше просто выпей настойки.