Наверно, что-то в его взгляде мелькнуло, что Сильвер нахмурился.
– Ну не будь ты придурком. Мне есть кого трахать, да и у нас никого не трогают против воли. Да, первый раз не в счет. Я бы даже выбил для тебя исключение, не знай все, что ты у нас с опытом.
Он так пожал плечами, что Оливеру захотелось провалиться сквозь землю, желательно прямо сейчас. И почему он до сих пор был жив? Зачем? Видимо, по привычке, по инерции боролся за что-то, споря с ненавистью к собственному существованию.
– Бери колючку, тебе говорят, – приказал Сильвер, и Оливер вдруг подчинился.
Взял одну из них, поднес к губам и вдруг разрыдался. Так долго держался, а тут слезы сами полились из глаз, и глупый портсигар из рук просто выпал.
– Ну или так, – спокойно сказал Сильвер, выждал немного, а потом резко поставил его на ноги. – Идем. Можешь пока реветь дальше.
Но выходить из барака в таком виде было стыдно. Он вытирал слезы, а выходило, что только размазывал их по лицу, мешая с пылью.
Тогда его впервые привели к вышке и позволили забраться по лестнице. В какой момент исчезли тошнота и слезы, Оливер и сам не понял, только он стоял уже наверху и в руках у него был бинокль. Одна линза у него уже тогда была разбита и приходилось закрывать один глаз.
– Смотри, – говорил Сильвер. – Видишь голубое пятно? Это озеро. Оно на границе между нашей территорией и Волками. А с другой стороны наши земли как раз до границы плюща. Видишь?
– Да, – робко ответил Оливер, вдруг осознав, какая огромная Хайба, если отсюда не видно ее края.
– Я покажу тебе еще больше, если научишься отличать настоящую боль от страха, – сказал он, положив руку ему на плечо. – Испытывать страх – это нормально, а блевать от воспоминаний – дерьмово. Продолжишь в таком духе – не выживешь здесь, и так уже худющий, как смерть. Если сможешь с этим справиться, возьму тебя в ученики.
Он справился, и теперь точно знал, когда его тошнит по-настоящему, а когда просто тошно от этой реальности. Сейчас было тошно, а значит надо было достать запас колючек, сделать вдох и, если не полегчает, взять одну, а если начнет отпускать – выдыхать и делать шаг. Главное, не стоять на месте и не жалеть себя такого «бедненького», несправедливо осужденного.
На этот раз, да и всегда последних лет семь, легче становилось от одного воспоминания, что нет никакой тошноты, потому он отпускал стену, прятал в карман почти пустой мешок с давно засохшими колючками и заходил к судье.
Тот сидел на табурете в центре барака и смотрел в кувшин, на дне которого еще осталось немного воды. Через маленькое окошко свет попадал в эту воду, а его блики осужденный судья изучал так, словно где-то в них прятались тайны бытия.