– Держи, – говорит она, отдавая одну половину дочери, а вторую откладывает в мисочку к корке хлеба. – Давай мне свою ножку, – просит она, стараясь улыбаться.
Веселая Карин, посасывающая кусок яблока, дает ей ногу и улыбается почти беззубым ртом. Одни зубы у нее так и не прорезались, другие начали выпадать слишком рано, но Карин понятия не имела, что было в этом что-то не так. Она наивно радовалась куску яблока, хоть оно и было кислым и твердым, что так просто не раскусить, а потом ухала, когда мама показывала ей большую занозу.
– Ты же моя смелая, сильная девочка, – говорила маленькой Карин мама, обнимала и целовала в макушку.
«В тебя, мама, – думала Карин, глядя на это, и даже не пыталась сдержать слез. – Такой сильной, как была ты, я никогда не смогу стать».
Мама целовала ее, кутала в свою кофту и нежно улыбалась, когда возвращался отец.
– Денег опять нет? – спрашивала она с надеждой, обнимая его.
– Прости. Они обещали, но…
– Я понимаю. Это тебе, – говорила мама, отдавая отцу миску с половинкой яблока и коркой хлеба – единственной едой в доме.
– А ты? Ты ела сегодня хоть что-нибудь?
– Да, конечно, ела, не волнуйся. Я ведь теперь не работаю, мне много не надо, вам с Карюшей нужнее. Не смотри на меня так, я ела, Карин подтвердит, правда?
– Ага, – бездумно отвечала маленькая Карин, хотя не видела, чтобы мать в рот хоть крошку положила.
«Мама! Мамочка!» – отчаянно кричала Карин, снова бросалась к ней и неожиданно понимала, что она стоит в солнечный день у двери в барак.
– Мама? – кричит она, забегая в дом, не той маленькой девочкой, а худенькой школьницей девяти лет. – Мама, я смогла забор починить там за рекой! Мама, мне за это кофту дали, почти целую, а еще булочку… Мама?
Сначала она не понимала, что происходит, и почему ее тоненькая, бледная мать лежит на полу. Подходила к ней, прикасалась и чувствовала, что рука у нее совсем холодная и губы приоткрыты, но их не трогает дыхание.
– Мама? – окликнула она ее в последний раз и заорала, что было сил, бросая все, цепляясь в женское плечо и рыдая в голос в прошлом и настоящем.
Все это так приятно было забыть и так страшно было вспомнить, а еще страшнее было вздрагивать от холодного компьютерного голоса.
– Ты ее убила, – сообщал ей голос. – Это ты во всем виновата. Разве так любят свою мать? Если бы я могла, я бы для своей сделала все…
– Я делала все! – вскрикивала Карин, вытирая слезы, оборачиваясь и видя ту самую полупрозрачную робота-женщину с белыми, сияющими глазами.
– Ничего ты не делала. Ты объедала ее и радовалась! – говорила ей робот, шагая к ней.