Он вошел в комнату, обставленную с казарменным унынием — четыре кровати по стенам, стол посередине, телевизор и холодильник по углам. Мальчики сидели рядом перед телевизором и не повернули головы. Фанечка на углу стола делала выписки в тетрадь из немецкой книжки. Она вскочила, с обычной своей тупой жизнерадостностью закричала:
— Отец пришел! Слышите, дети? Будешь обедать? — и рванулась к холодильнику.
Новиков молча кивнул, мальчики по-прежнему смотрели на экран, где странный человек, в атласной косоворотке, с интеллигентным задумчивым лицом, пел саратовские частушки.
Новиков вынул из кармана газету, положил на стол, сделал вид, что читает. Читать было невозможно. И дело вовсе не в саратовских частушках и неподвижных затылках мальчиков. Все, что произошло в школе после ухода девицы с обезьяньим лицом, ошеломило его.
Олег показал записку от Тарасевич. Она коротко извинялась, что подводит. Нужно ехать с мужем в Кисловодск. Открылись старые раны, она не может оставить его одного. И, конечно, не сможет принять участие в осенних соревнованиях. Очень жаль, но на свете есть дела посерьезнее спортивных забав. Так и написала — забав. И после подписи наглая приписка: «Надеюсь, что не очень вас огорчила?» Все письмо суховато-сдержанное, хоть на парткоме зачитывай, и только в приписке этакая наглая игривость.
Как бы поступил настоящий мужчина? Наплевать и забыть. По́шло, но справедливо. А Олег сказал: «Тут жизнь поставлена на карту. Не жди меня». И ушел, позабыв на столе записку. Жизнь! Он же был на фронте, он же знает цену жизни. Нет, дело не в жизни — в молодости. За ней он гнался. Чувствовал, что кончился как спортсмен. Кончился, не дожидаясь поражения. «Надо вовремя уйти со сцены» — так, кажется, сказала какая-то знаменитая актриса. И конечно же не бескорыстно он отдал своего Бейпинга Кучумову. Побоялся провала. Провал мог быть, мог и не быть, но он не захотел идти на риск. Первый раз в жизни испугался. И все из-за нее, из-за этой рыжей… Сейчас-то, когда подумаешь, все видно как на ладони. Побоялся свалиться с пьедестала на ее глазах. Нимб растает. Нимб непобедимости.
Фанечка подала борщ и сметану в банке.
— Выпить у нас нечего? — спросил Новиков.
Глаза ее округлились, но она тут же успокоилась.
— Простудился? Сейчас посмотрю. Кажется, после дяди Яши вермут остался.
Она вынула из буфета бутылку и рюмку, поставила перед Новиковым и сказала:
— Полстакана наберется. А перед сном прими аспирин.
Новиков чувствовал, как накипает в нем раздражение. Все-то она знает наперед. Выпить захотел, — значит, простудился. И про аспирин напомнила — проявила заботу. А понять, чем он живет, почему расстроен, в голову не приходит. Что там может случиться в этой заштатной, конноопортивной… Сейчас уткнется в свою немецкую книжку и пойдет надергивать цитаты для диссертации. Со свистом. И саратовские частушки не помешают. Обычная бабья толстокожесть. Он тут же заметил, что в телевизоре уже тянулась на носках ввысь под звуки шопеновского вальса балерина в темной тунике, и мальчики по-прежнему не сводили глаз с экрана, и со двора доносилось фырканье и скрежет незаводящейся машины. А Фанечка сидела перед ним оцепеневшая, молча смотрела испуганно-удивленными глазами.