— Это, — говорит, — может, в прошлом веке или за границей обыватель обязательно кулачок, стяжатель. А у нас виды усложнились. Плывет такой Валерий по течению, прошлого не вспоминает, о будущем не мечтает, не до людей ему, да и не до себя…
Следователь недоволен.
— Вы мне ничего не объяснили. От обывателя до преступника целая пропасть. Этот заведующий, может, инвалидом останется…
Руслан смеется:
— Пропасть? А по-моему, канавка. Перешагнул и сам не заметил. Да и в чем преступление? Что бутылкой шарахнул? Преступление перед собой. А это давно и и неподсудно.
— Кто же в этом виноват?
— Другие обыватели. Я, например… Мне-то до него в общем дела не было.
Псих, а видите, как сообразил.
Вышел ко мне, подал два кило апельсинов в кульке, улыбается невесело.
— Вот мы и докатились, — говорит.
— Кто это мы?
— Мы с вами.
Очень мне понравилось, что он себя от меня не отделяет, хотя при чем же тут он? Чтобы перевести разговор, я его спросил:
— Помните, как мы по Минке катались? От Кутузовки до Вереи, а вы все молчали.
— Очень, — говорит, — жалею, что молчал. Слова иногда тоже значат.
Спросил, не надо ли чего домашним передать. Я только рукой махнул. Кому теперь интересен?
Жду суда. Сколько дадут, не знаю. Ночью стал плохо спать. В камере все затихнет, только сосед храпит, храпит. Потом перестанет, на бок повернется. А я не то сплю, не то не сплю. И все наш двор представляется. Голуби сизые, коричневые над крышами, ракита седые листья наизнанку выворачивает, бабка над Славиком поет:
От собаки ушел,
От медведя ушел,
От тебя-то, лиса,
И подавно уйду…
И вдруг как гаркнет:
— А лиса его — ам! И съела!
Вот они и уехали с богом! Можно и отдохнуть. Можно и к Эрне. Она чмокнет меня в бульдожью щеку, я выну из кармана пол-литра «Столичной», на подзеркальник — маленький презент из цветочного магазина — горшочек с крокусами. Срезанные цветы Эрна — ни во что. Быстро вянут. Хотя, если поклонник, можно. Но я уже не поклонник.
А можно и не ходить. С этой самой «Столичной» можно и наедине с собой. Они расчувствовались, выдали полтора литра на прощанье и хохломскую пепельницу. Они ничего не поняли. Подумали — обычное явление. Старый человек — стенокардия, нервы… Обычное явление. Я тоже ничего не понял. Такого со мной еще не было.
С чего это началось? Лощеный парень в замшевых туфлях представил меня:
— Это наш гид.
Я люблю ошеломлять их московской скороговорочкой. Поклонился издали и сказал:
— Давайте, товарищи, давайте! Автобус ждет!
Что они подумали? Поджарый старик, рост без малого два метра, черная шляпа, черные перчатки, набалдашник на палке из слоновой кости. Шик, блеск… А может, подумали — чучело огородное? Впрочем, тогда я и не думал, что они там подумали. Погрузил в автобус. С богом!