И Кэсси написала Бакли ответ на его недавний вопрос:
«В чем разница между бортвертихвосткой и птицей феникс? И та и другая — чудо в перьях. Та и другая рискует опалить перышки и сжечь все живое. Но бортвертихвостка не твой вариант».
Она надеялась, что шутка развеселит его, но сама поежилась от того, насколько правдиво прозвучали ее слова. И дело даже не в пьянстве. Реальность заключается в том, что она отравляет все вокруг себя. Она в любой момент может унизить человека, которого любит или полюбит когда-нибудь. Слишком часто она или тащит своих близких за собой вниз по наклонной, или выталкивает их из своей жизни. В лучшем случае людям, оказавшимся рядом, приходится о ней заботиться. Сегодня, даже будучи трезвой, она заставила добросердечного молодого человека украсть у своего дяди пистолет. Макайла потратила на нее время, чтобы отвезти в отель, когда в нее брызнули из перцового баллончика. И она напала на незнакомую женщину в международном аэропорту.
Она написала Бакли второе сообщение.
«Я пошутила. Но знай, это правда, Бакли. Я никогда еще так не откровенничала. Я не твой вариант. Вообще ничей. И дело даже не в том, что я вру или что пьянствую. Дело в том, кто я. Какая я. Поэтому… не жди меня. Ничего от меня не жди. Я только разочарую тебя, а ты заслуживаешь большего. И это тоже чистая правда».
Поймет ли он, что она с ним прощается? Возможно, нет.
Но поймет, когда она не ответит на следующее сообщение и на следующее. Или потому, что поступит правильно, или потому, что умрет.
В конце концов Кэсси включила телевизор и нашла американские каналы. Устроилась на кровати, прислонившись к изголовью, положила пистолет рядом с собой и стала смотреть ситком про гениальных, но стеснительных и неуклюжих молодых физиков. Она решила смотреть что угодно, только не новости.
Кэсси уже задремала, когда ее разбудил оглушительный визг пожарной сирены.
Кто на самом деле сжег дотла Москву в 1812 году? Толстой, похоже, считал, что французская армия по недосмотру — слишком много солдат развели слишком много костров. Мириады огоньков слились в один пожар, выгнавший Наполеона из Кремля. Впрочем, ненадолго. Он снова поселился там за месяц до начала великого исхода французской армии. Но Елена знала, что отец и его друзья считали иначе — сами русские, те немногие, кто оставался в городе, подожгли деревянные строения. Разве русское командование не распустило пожарные бригады? Разве оно не приказало демонтировать пожарные упряжки? Никто никогда не узнает, в какой точке шкалы между самоубийством и саботажем разгорелось это всепожирающее пламя, но Елена росла в уверенности, что сами москвичи — как солдаты, так и горожане — разрушили великий город.