Кэсси захотелось чем-нибудь себя стукнуть. И как она не догадалась стащить кошелек и часы Алекса и выбросить в урну вместе с мочалкой, мылом и осколками бутылки из-под «Столичной»? Ей не пришла в голову мысль, что беднягу могли убить в ходе ограбления. Но потом она вспомнила фразу, которую студенткой до хрипоты обсуждала на дебатах в колледже: отсутствие чего-то невозможно доказать. По итогам обсуждения все решили, что возможно. Но выражение ей запомнилось.
— Ну, если что-то из номера украли, этой вещи уже там не будет, и никто не узнает, что она исчезла, — заметила Кэсси.
— Согласен. Я уверен, что власти в Дубае — и наши, и их — постараются составить наиболее точный список всего, что было при этом парне. Сейчас они беседуют с каждым сотрудником отеля. Беседуют со всеми, кто собирался встретиться с Соколовым, если предположить, что встреча действительно планировалась. В любом случае чутье мне подсказывает, что это было не неудавшееся гостиничное ограбление. Это была казнь.
Последнее слово повисло в воздухе. Кэсси уставилась на остатки яичницы и хлебные крошки в тарелке профсоюзника. Скорее всего — даже наверняка, — Майес прав. Она десятки раз напоминала себе, что ей самой могли запросто перерезать глотку. Но не сделали этого. Ее помиловали. И все же ей никогда не удастся стереть из памяти тело в кровати, такое холодное и неподвижное. Она никогда не забудет лужи крови.
— Кэсси?
Она подняла взгляд.
— Я подумал, вы ушли в себя, — говорил Майес. — Чуть было не щелкнул пальцами. Знаете что, выходите из транса.
— Извините.
— Вы в порядке?
— Да, я в порядке.
Он откинулся на спинку стула и улыбнулся, потом сложил на груди руки и сказал:
— Я в этом не уверен. Но знаете что?
Она ждала.
— Есть подозрение, что какой-то мертвый бедняга, которого вы встретили в самолете, — не самая большая ваша проблема.
— Думаю, мне следует обидеться.
— Вовсе нет. Я говорю как старик, который мечтал стать отцом, но не вышло.
С этими словами он взял счет. Кэсси пыталась вспомнить, когда именно официантка положила его на край стола, и не могла. Она проследила взглядом, как Майес двинулся к кассе, чтобы заплатить.
Вечером, одна в своей квартире, Кэсси открыла кьянти и налила вино в расписанный вручную бокал из пары, которую ей подарила Розмари много лет назад. Тогда ей еще не приходило в голову, что не стоит поощрять пьянство старшей сестры. На бокалах были нарисованы белые орхидеи — роскошные эротичные цветы поднимались от основания чаши к ободку. Когда Кэсси сделала первый глоток, звякнул телефон — пришло сообщение от Бакли. Он спрашивал, как она, сожалел, что утром они были резки друг с другом, и выражал надежду, что они снова встретятся, когда она вернется в Нью-Йорк. Кэсси не ответила на сообщение, но и не стала его удалять, как делала обычно. Подцепив парня в баре и наклюкавшись до провала в памяти — на час, два, десять, — на втором свидании она не хотела выслушивать рассказ о том, что происходило на первом. Возможно, она не стерла сообщение Бакли потому, что, напиваясь с ним, не достигла той предельной скорости взлета, когда барьер потери памяти взрывается с ошеломительным грохотом, сотрясая стекла. Так что, может быть, завтра она напишет что-нибудь в ответ. Или не напишет.