Работа была непыльной и ненапряжной — портила ее только неизбежная ругань с зэками, шившими все наперекосяк. Больше всего в новой должности мне нравились другие обязанности — полагалось еще и поливать цветы. Они были расставлены сплошь на подоконниках и обильно висели на стенах, так что эта работа занимала много времени, чему я был рад. Неожиданно выяснилось, что общаться с явлениями природы было гораздо приятней, чем с людьми — в погонах они или нет.
Цветы полагалось поливать раз в день, я делал это дважды — воздух в цеху был сухой, так что и цветам, и плющу поливка шла только на пользу. Отрывал сухие листы и отцветшие лепестки, деревяшкой рыхлил почву. Оказалось, что ранее я себя совсем неправильно понимал. По натуре я был не физик, и не лирик, и не политик, а садовник.
Как будто прологом к политическим переменам в СССР стала смена власти в Шестом отделении. Тридцатого июля Кисленко еще появился в отделении, после чего исчез навсегда — он все-таки переехал в Подмосковье.
В его кабинет пришла Лидия Ерофеева. Она была ветераном СПБ и служила здесь с первого дня. Егорыч знал ее давно — и от нее пострадал, — так что при появлении Ерофеевой только заиграл желваками.
Ерофеева, действительно, выглядела недобро. Среднего роста женщина, как и прочие врачи со стажем, вся в золоте. В соответствии с профессией лицо ее никогда ничего не выражало. Обходы она проводила методично, типовыми фразами реагируя на любую просьбу. Жалобы на высокие дозы нейролептиков и соматические боли — «Подумаю». Просьбы о вызове на беседу — «Вызову». Глупые просьбы о выписке — «Посмотрим». После чего никто ничего не думал, никто никого не вызывал, и никто ни на кого не смотрел.
Наоборот, за первую неделю Ерофеева увеличила дозы половине тех, кто нейролептики получал, — а половине тех, кто не получал, их назначила. Несколько человек отправила назад в «лечебные» отделения — но они, правда, под повышенными дозами и не могли шить.
Вызвали на лекарства и меня. Таблетка выглядела совсем не нейролептиком, потом вспомнил: это был диазепам — пожалуй, самое слабое, что могли прописать в СПБ. Так выяснилось, что власть Ерофеевой на меня не распространяется — она заканчивалась на диазепаме, далее находилась компетенция Бутенковой.
Сразу же Ерофеева приказала поставить на место рамы, так что первую половину августа мы промучились все ночи. Потом они стали прохладными, к Ерофеевой притерпелись, и все вроде вернулось к старому. Только чаще стали ловить тех, кто пытался не глотать лекарств. Поймали Васю Овчинникова и стали делать ему на ночь уколы аминазина. Денисов пил все и стал реже играть в шахматы, но и Строков начал получать повышенную дозу, так что в шахматах они все равно оставались равными.