Сначала пропал крошечный флакон импортного одеколона — его украл и выпил сосед-алкоголик. Потом исчезло миниатюрное издание Сидура, еврейского молитвенника, — сделал это уже другой человек. Скорее всего, это был парень, косивший от армии — кроме психиатров он явно общался и еще с кем-то. Об этом заставляла подозревать его привычка всегда пристраиваться рядом — как только призывник видел, что я с кем-то разговариваю. «Агентурная сеть в сумасшедшем доме» звучит как бред — в советской парадигме, наоборот, это было вполне нормально. КГБ не присутствовал разве что только в родильных домах. Недаром 11-й отдел Пятого управления КГБ занимался именно тем, что сегодня они гордо именуют «идеологической контрразведкой в медицинских учреждениях».
Жизнь в психбольнице была чем-то переворачивающим мир с ног на голову. Я провел два года с людьми, официально признанными «особо социально опасными душевнобольными», и хоть таких в СПБ, действительно, было полно — но в обычной психбольнице гораздо чаще приходилось держаться настороже.
Впрочем, и здесь присутствовали интересные «свои» люди. Одним из них был молодой, но уже известный тогда в Самаре художник Валерий Шебуняев. Он сидел на «принудке» и соответственно вел жизнь, сообразную «принудчикам». Пропускал завтрак, вставал поздно, после чего сразу шел в туалет чифирить — там обитали принудчики, вечно сидевшие с «Беломором» в зубах на корточках, как птицы на проводах. После чего Шебуняев запирался в выделенной ему «комнате художника» — и писал копии картин» Боттичелли и Рафаэля, причем неплохо.
На воле Шебуняева я не знал, его «обнаружила» знакомая художница, пришедшая ко мне на свидание.
— Валера, и ты здесь? — удивилась она.
По умолчанию почему-то считалось, что в психбольнице интеллигент может оказаться только по политическим причинам. Это было совсем не так. Шебуняев сидел за очень жестокое преступление — в «белочке» он зарубил отца топором.
Вообще-то за это Шебуняев должен был бы отправиться в СПБ. Однако в его деле имелось обстоятельство, весьма смягчавшее вину: у Шебуняева была богатая жена. Если точнее, то теща — директор крупного гастронома. Она наверняка и выкупила зятя у Вулиса.
Как остроумно высказался один из частых обитателей Первого отделения, толстый еврей лет тридцати, Илюша, в психбольницу «Буняева устроили икра и сервелат». На правах пушкинского юродивого Илюша мог позволить себе говорить правду. Навещая Шебуняева, и жена, и теща приносили с собой неправдоподобно огромные сумки с икрой, балыком, осетриной и кольцами краковской колбасы — что позволяло Шебуняеву полностью игнорировать больничные овсянку и манку.