Кто-то из них наверняка либо сам был виновен, либо что-то знал.
Найдя виновного, прочих за ненадобностью отпускали. Что и было их счастьем, взлетом из Чистилища в Рай.
Оставшиеся же внизу опускались еще ниже.
КПЗ имели еще одну функцию, которая никак не была прописана в уголовно-процессуальном кодексе, — они служили камерой пыток. Сюда привозили для выбивания показаний. В СИЗО ради показаний никого не били — для этого там было достаточно своих поводов, — и следователи поручали эту работу ментам в КПЗ. Последние же представляли собой странную породу существ, которая рассматривала возможность безнаказанно причинять страдание другим живым существам как некий дополнительный бонус в своей работе. Так что пинки и ключ под ребра были всего лишь профессиональным рефлексом и «ничего личного».
В КПЗ просто били, а чтобы не оставлять синяков, били в боксерских перчатках, били валенком, куда был засунут кирпич (сейчас для тех же целей используют пластиковую бутылку, наполненную водой). Подвешивали за руки на наручниках, кому не повезло — того подвешивали вниз головой. Не слышал это про самарское КПЗ, но другой пандемичной по КПЗ пыткой был «слоник». На голову жертвы надевался противогаз, клапан его закрывался. Когда человек терял сознание от удушья, его окатывали водой и продолжали пытать дальше.
Все это рассказал Беляков, обитавший тут уже не в первый раз. Сам он был, похоже, барыгой и сейчас сидел по поводу какой-то квартирной кражи. Человек он был скользкий, что-то все время не договаривал, еще в первый день я стал подозревать его в том, что он подсажен ко мне не случайно. Вообще редко, когда политзаключенный был в камере, где хотя бы один из сокамерников не был наседкой. Сидевшие ранее диссиденты этому меня уже надоумили.
Подозрения укрепились, когда Беляков сообщил, что ожидает если не завтра, то послезавтра оказаться на воле. Его 72 часа, в течение которых, по закону, подозреваемому должно быть предъявлено обвинение, давно прошли, шли уже пятые сутки. Рассчитывая на скорое освобождение, Беляков предложил мне написать письмо на волю и клялся его передать.
Вообще эта схема «внутрикамерной разработки» была очень распространенной. Ее применяли в отношении как политических преступников, так и уголовных. Попавший впервые арестант был доверчивым и оттого становился легким объектом манипуляций. Наседка предлагал передать письмо родственникам или подельникам — оно неизбежно оказывалось в деле.
Все это было известно, но я и не собирался писать ничего инкриминирующего. Поэтому, взвесив, решил, что коли мне уже ничего не грозит, то можно попытать удачи.