В тюремных мемуарах Анатолий Марченко рассказывал о чудовищных эпидемиях членовредительства, которые охватывали целые камеры. Зэки вскрывали вены, взрезали живот или, подражая Ван Гогу, отрезали себе уши, прибивали гвоздями мошонку к нарам. Когда я все это читал, то не мог постичь умом и принимал за помешательство. Теперь я начинал понимать, что подвигало их на эти дикости.
С утра главной задачей было всучить коридорному менту заявление. Заступивший на смену мент, конечно, не взял и отговорился, что надо подавать лично начальнику. КПЗ напоминал некую вырождающуюся церковь. Никто из членов клира — то есть ментов — не мог ничего сделать, ибо всем управлял Верховный Бог. При этом, как к Богу обратиться, чтобы он услышал, — этого тоже никто не знал.
Все же, почти убив каблук о дверь и пообещав вскрыть вены — эту формулу я взял взаймы у соседей-малолеток, выяснив, что она работает, — после обеда я добился от мента, чтобы он заявление забрал.
На то, чтобы переместить клочок бумаги из одного конца коридора в другой, ушли сутки. Исходя из этого я рассчитал, что путь с третьего этажа на первый, к начальнику КПЗ, займет еще сутки. Расчет оказался почти верным: только в середине следующего дня меня вызвали к Верховному Богу — начальнику КПЗ.
Бог был в чине майора и обитал в тесной комнатушке, где с трудом умещался даже стол. На вид Богу было изрядно за пятьдесят, как полагалось Вседержителю, он был сед — и вообще был создан по образу и подобию человека. По крайней мере в его речи и обращении не замечалось никаких агрессивных ментовских интонаций и злобы. Бог внимательно оглядел меня и объяснил, что, конечно же, отдал бы мне сумку и вещи, но их у него нет.
— Как нет? Забрали ваши люди.
— Забрали и отдали следователю… или кому-то там еще… — добавил он и, изобразив гримасу откровенной неприязни, кивнул в сторону соседнего здания КГБ.
Было известно, что в МВД не любят чекистов — однако наблюдать эту нелюбовь воочию было занятно. Своей честной мимикой и тоном майор даже вызвал у меня некое подобие симпатии.
Оказалось, он знал моих родителей — ибо когда-то давно у них учился. Почему-то стал рассказывать, что с нового года вводятся новые правила распорядка и режима в КПЗ. Судя по тому, что он рассказывал, новые правила от старых не очень отличались. Напоследок спросил, есть ли какие просьбы. Я попросил только то, о чем мечтал уже несколько дней, — мыло. Как ни странно, но поздно вечером мент кинул в камеру крошечный кусочек черного хозяйственного мыла. Мыло противно воняло, но я с удовольствием вымыл им руки и лицо — устраивать снова обливание холодной водой в мерзлой камере я уже не решился.