Лишь только двадцатого декабря кормушка неожиданно отворилась, и надзиратель задал загадочный вопрос: «Кто здесь на «Д»?» (Эта странная форма обращения была придумана еще в сталинские времена, чтобы самозванцы не могли перехватить чужую передачу.)
Передача была от мамы и от Любани — охапка свертков с чем-то съедобным и вкусно пахнущим. По странной прихоти тюремного начальства продукты не принимали в пластиковых пакетах, поэтому все было завернуто в обычные газеты — что мне понравилось, ибо давало дополнительный материал для чтения. Как оказалось чуть позднее, чтение там было интересное. Однако первым делом я набросился на еду и лишь только после этого обратил внимание на газеты. Они были почти свежими, но меня интересовало не то, что там было напечатано. Лежа на шконкепротив света, осторожно, чтобы не возбуждать любопытства Хромого, я просматривал газетные листы, и точно, — вскоре нашел то, что искал.
Это были точки, проткнутые иглой над буквами газетного текста. Они складывались в слова. До ареста мы договорились с Любаней, что таким образом она сможет писать свои сообщения — метод примитивный, но его было невозможно обнаружить при проверке. И Любаня проделала множество точек, сочинив столь экзотическим методом письмо — первое, которое я получил от нее в тюрьме.
Любаня писала, что скучает и первое время после ареста не находила себе места. Она вернулась жить домой, но и туда, и в институт за ней периодически приезжают чекисты на машине, чтобы отвезти на допрос. Ехать с ними она отказывается, учиться стало невозможно, так что Любаня взяла академический отпуск — к удовольствию декана, который открытым текстом пообещал, что ее все равно завалят на сессии.
Любаня сообщила, что в день 28 ноября прошли еще пять обысков, забрали довольно много запрещенной литературы, впрочем, ничего из изъятого не имело отношения ко мне. Иновлоцкий на следствии предсказуемо добивается от свидетелей показаний о том, что я давал им «Феномен» или иную запрещенную литературу, — насколько Любане было известно, никто таких показаний не давал.
Любаня передавала приветы от друзей и заканчивала письмо простым «люблю и жду» — эти обычные слова в камере звучали сильнее любых самых поэтичных объяснений в любви.
После получения передачи отношения с сокамерником резко ухудшились. Он стал открыто враждебным и агрессивным. Всякий раз, когда я садился есть, он вскакивал, ругался в пространство и начинал топать по камере своими асинхронными ногами.
Этот феномен хорошо описан — пусть не психологами, а биологами. Альфа-самец впадает в истерику, когда видит, что «низших» по касте кормят лучше, чем его. Особо Хромого добивало финское масло Valio, переданное, вероятно, Фондом помощи политзаключенным — в магазинах оно не продавалось. В правильной картине мира коммунист и сотрудник МВД должен был кушать хорошо, а «врагу народа» полагалось глодать сухую корку — и вдруг оказалось наоборот. Вся «правильная» картина вмиг порушилась, этого Хромой не мог перенести.