через которую некогда пролегал путь в камеру СИЗО.
Там тюремная элита — рецидивисты-урш — уже располагались на единственной короткой скамейке, прочие усаживались прямо на бетонном полу, подложив под зад бушлаты и пальто и дрожа от холода. Неизменной частью мизансцены была парочка «петухов», которые без слов устраивались на свое «законное» место в углу. Их никто и никогда не трогал — в пять часов утра тело еще спало, и Эрос дремал вместе с ним.
Постепенно в привратке собирался некий ноев ковчег, и всякой твари здесь, как и положено, было по паре. В камере привратки сидели матерые уголовники с тремя и пятью ходками за плечами, презрительно щурившиеся на толпу зэков. Несмотря на понты, ехавших на суд временами пробивало, и они поочередно вскакивали, не совладав с волнением, и начинали нервно туситыю камере, распинывая сидящих зэков.
Тут же сидели какие-то комические персонажи вроде деда, укравшего у соседки козу, или бомжей, которые к холодной зиме добровольно «устраивались» в тюрьму. Им светил год срока, который они с удовольствием отсиживали — хотя и было непонятно, в чем смысл трюка, если срок заканчивался тоже в начале зимы.
Несмотря на то что подельников строго было положено отделять, в привратке они, конечно, встречались.
— Бери нож на себя, — втолковывали двое гопников третьему. Все сидели за то, что порезали кого-то в пьяной драке. — Ты малолетка, тебе много не дадут, а нас отмажешь. Третий не очень охотно, но соглашался. Собственно, вариантов у него не было: сделай он иначе, порежут его, если не прямо в зоне, то сразу по возвращении на родной раён.
— Ба, терпила\ — хором воскликнули два брата, севших за разбой и ехавших на суд. И точно, следующий зэк оказался их потерпевшим — он тоже ехал на суд, где должен был давать показания против братьев-разбойников. В обшарпанной толпе зэков он выглядел белой вороной — ну или белым воротничком. Как оказалось, это был директор магазина и, пока его грабители сидели в тюрьме, он попал туда сам — продал по спекулятивной цене два мешка мандаринов рыночным грузинам.
Теперь торгаш стоял с побледневшим от страха лицом, вжавшись в дверь и ожидая, что братья-разбойники тут же кинутся его бить. Но у них была другая программа.
— Слушай, земляк, значит, ты говоришь на суде, что ножа не было. Все понял?
— Понял, — согласно закивал терпила. — Но на следствии я говорил…
— Это тебе в темноте показалось, что был нож, — понял?
— Точно, — с облегчением согласился директор, и по лицу было видно, что он, действительно, понял — по крайней мере то, что сегодня его зубы останутся во рту.