— Да все равно на зоне пришьют козла, — тихо проговорил кто-то рядом.
— Пришить, может, и не пришьют, а бабой сделают, — так же тихо возразил ему кто-то.
Одним из последних ввели молодого парня с круглой, как смайлик, свежеостриженной головой. На всем его лице от уха до уха была нарисована улыбка, которая как бы говорила: «Вы как хотите, а мне все равно здесь смешно».
— Чего лыбишься? — насели на него мрачные зэки. — Статья какая?
— Сто семнадцатая…
— Изнасилование? А часть?
— Третья.
— Так у него от восьми до пятнадцати со смертной казнью — а он смеется…
Тут засмеялась уже вся камера.
Парень застеснялся и стал в деталях рассказывать свою историю — как примерно полгода «гулял» с девчонкой и, наконец, уговорил ее остаться у него на ночь. Вечером, как приличный кавалер, он предоставил ей свою кровать, сам лег в другой комнате вместе с дедом, но когда дед заснул, то парень отправился в свою постель. Утром, когда девчонка вернулась домой, мать обо всем догадалась и устроила скандал — дочь испугалась и придумала, будто бы парень ее изнасиловал. Поскольку ей было 16 лет, то «смайлику» теперь светила самая тяжелая часть статьи об изнасиловании.
В привратку занесли положенные на день пайки хлеба и сахара. Их разобрали, но есть никто не стал — организм еще отказывался принимать пищу.
Наконец, начали грузить в воронки. В той же сумрачной тесноте, в какой мы сюда и приехали, долго тряслись по зимней дороге. Воронок развозил зэков по отделениям милиции и судам. Последним пунктом был КПЗ — сюда я вошел, уже как в дом родной. И как знакомого на ступеньках, меня встречал все тот же толстый мент со своим опасным ключом — но теперь он пустил его в ход лишь разок, да и то чисто символически. Уже за краткое время заключения я заметил, что стокгольмскому синдрому подвержены обе стороны: и насильник, и жертва одинаково чувствуют себя состоящими в каких-то отношениях, имитирующих человеческие.
В камере КПЗ я привычно устраивался один и тут же заваливался спать. Потом ел обед, казавшийся после тюрьмы, действительно, роскошным, потом долго ходил от двери до окна, и ничего не происходило. Короткий зимний день заканчивался сумерками, когда меня, наконец, вызывали в следственный кабинет.
Там все в той же позе, как и в день знакомства, упершись взглядом в стол, сидел Иновлоцкий и начинал имитацию допроса. На все вопросы я отвечал, что отказываюсь участвовать в следствии, так что подписывал в итоге только то, что от дачи показаний отказываюсь.
Однажды сценарий изменился. Кроме Иновлоцкого, в кабинете присутствовал еще один человек — и это был Гена Константинов. Тот самый свидетель по делу Славы Бебко, который дал показания против него и который ошивался на острове у Зубахина.