И конечно, она тоже сразу подумала о машине, которую надо найти.
— Уточни время, и я заеду за тобой на машине.
— С машиной сложно, — ответила Елена. — Гололед.
Ездят одни крутые.
— Уточни время, — повторила Мария Петровна.
После нескольких звонков знакомым омашиненным подругам, услышав самые искренние и самые соболезнующие отказы, Мария Петровна взяла себя в рот и с чувством выплюнула. Была противна эта жалкость просьб, была противна собственная неустроенность: что же это, я дочь до больницы довезти не могу? Что же я такая косоруко-косолапо-из-уха-серо-текущая?
У Марии Петровны пальцы не тряслись, когда она звонила Кулачеву. Они были деревянными и не гнулись.
Он примчался в тот же вечер, и она, пока возилась с замками, просто упустила момент, когда он ее обнял.
Щелк-прощелк деревянными пальцами, и уже вся в руках, обхвачена и захвачена.
Она уткнулась ему в грудь, услышала тарабах его сердца, даже как бы уловила синкопы, по-медицински они называются тоже красиво — экстрасистолы. «Господи! Как хорошо! — подумала она, вдыхая запах его одеколона, тела, чувствуя, как в нежности его рук окостеневшие ее пальцы становятся гибкими и способными ощутить под рубашкой майку, угадать под ней бугор его плеча, а скользнув вниз, вникнуть в теплую подмышку, такое удивительное, сладкое возвращение в свои пределы, домой. — Господи! Как хорошо!»
Кулачев замер, держа ее в руках, боясь спугнуть счастье. С этой женщины станется — вырвется, вытолкнет.
Но ведь ему такая и нужна — своя-несвоя, награда, которая уходит сама, когда захочет…
— Ну что же ты со мной делаешь? — тихо сказал Кулачев в ее макушку. Седой круг ее волос нахально захватывал пространство головы, а он знал, как она к этому относится — к собственным заброшенным угодьям. Плохо относится. И до сих пор следила.
— Потому что сверху это выглядит лысиной! — так она ему объясняла летом, когда он предложил ей не красить волосы.
Сейчас в этой забытой седой тонзуре скрывалось признание страданий Маруси, ее смятения перед всем случившимся.
— Что же ты, дурочка, делаешь с нами? — спросил он тонзуру. — Кому же от этого лучше? Живу в пустой квартире один, как идиот… гнию… Пью водку…
— Не ври, — сказала Мария Петровна.
— Не вру, — ответил он. — Иначе не могу уснуть…
— Ну… не знаю, — сказала она, выходя из рук. — Она скоро рожает… Ее кладут на сохранение, я все придумала, как будет потом.
Она рассказывала ему подробно, даже излишне. В этой излишности и было самое главное — ее неуверенность, что проект будет принят. И она толклась на частностях, мелочах, доказывала — себе? Елене? — как оно хорошо придумано! Она даже употребила чужое ей слово «клево», что доказывало: Маруся видит перед собой и Алку как возможного оппонента.