— Сядь, — сказал он. — Проект хорош за неимением лучшего. А лучший есть. Никто никого не трогает, и все остаются на местах. Я переезжаю к тебе, а мою новую квартиру оставим Алке, когда ей понадобится.
Мария Петровна испытала почти ненормальное счастье. Как было хорошо! Но, уловив именно ненормальность, решила тут же придавить и счастье.
— Не будем возвращаться к теме, — сказала она не своим голосом.
— Будем! — сказал Кулачев; — Я переезжаю к тебе сегодня.
У нее кончились силы борьбы. Она сидела, опустив руки, немолодая, седая, удрученная женщина… По улице, подметая грязный тротуар дорогими мехами, ходили длинноногие красотки этого времени. Кулачев любил на них смотреть, на их лихость и пренебрежение к цене вещей и самой жизни, на их упоение этим секундным счастьем владеть мехами, машинами, мужчинами… Они выбрали счастье момента и кайфовали вовсю. Он восхищался их свободой от всего — и от ненужного в равной степени, как и от нужного. Это была новая порода женщин. Секретарши, парикмахерши, студентки, медсестры чувствовали себя вправе иметь счастье сразу. "Ах, мои лапушки, — думал о них Кулачев, — как же я вас люблю!
Как я рад, что вы есть и метете тротуар собольим мехом.
Так им и надо — королевским мехам. Я бы так и ехал за вами всю жизнь, если бы мне не надо было в один переулок. Там есть совсем другая женщина. Другой породы. Я вас не обижаю, нет… Но за вами я поеду, а за нее я умру.
И вы мне скажете: «Идиот! Езжай за нами. Ты же еще не в смертном возрасте. Тебя еще и колом не убьешь…» Вот этого вы никогда не поймете — близости любви и смерти, их погибельно-упоительной связи… А женщина — ну что вам сказать? Я не знаю, что… Она — Одна. Единственная. Сто пятнадцатая… Группа крови".
— ..Ее кладут на сохранение в сто пятнадцатую больницу. Ты меня слышишь? Что с тобой?
— Какие проблемы? — сказал Кулачев.
— Ты ездишь по гололеду?
— Еще как! Я гололедный ас…
— Я бы тебе не позвонила…
— Да здравствует сохранение и гололед! Да здравствует сто пятнадцатая группа крови…
— Что ты мелешь?
— Я спятил.
Он хитрый. Он воспользовался моментом и снова обнял ее… И она поняла, что надо сдаваться. А главное — как этого хочется…
Елена сказала в палате, что муж в командировке; а через два дня к ней пришел Кулачев, и беременные подружки спросили:
— Он тебе кто? Любовник?
— Почему не брат? Сват? Шурин? Деверь? — возмутилась Елена.
— Точно любовник, — сказала лежащая глобусом живота вверх Вера, попавшая сюда по причине плохо видящих глаз. «Мне тужиться опасно», — объясняла она. У нее прекрасно срабатывал закон компенсации — плохо видя. Вера слышала любой секрет в чужое ухо и радостно делилась открытиями. Именно она выклевала тайну, что молодой ухоженный мужик любовник не Елены, а ее матери, женщины немолодой и строгой.