ребенка то, чего была лишена. Госпожа Ангерер говорит: «Если мне плохо, тогда я чувствую очень сильное желание завести ребенка. Я думаю, что это некое восполнение дефицита. Сейчас я думаю, что я ничего такого бы никогда не сделала, я лучше погружусь в работу». Но спустя небольшое время она говорит: «Если у меня все так хорошо, как в эти выходные, если я чему-то радуюсь и могу что-то сделать, все дается легко, тогда желание завести ребенка не такое сильное, мне это не нужно». Я говорю: «Тогда вам не нужен ребенок, которому вы могли бы дать жизнь». Ей снится сон: «Кто-то (мужчина, добавляет она потом) несет ребенка в рюкзаке-переноске, ребенок ей улыбается». Мы прорабатываем, что во сне возникает относительно зрелый вопрос: «Кто будет носить со мной ребенка, держать его, заботиться о нем, какой мужчина, какой партнер?». Ведь от ребенка мало что можно получить — о ребенке надо заботиться.
Долгое время в анализе госпожи Анрегер возникал и оставался без ответа вопрос, могло ли в ее детстве иметь место сексуальное насилие со стороны отца. У нее развился невероятный гнев на ее мужа, который был намного старше, она чувствовала, что он обманывает ее, проявляет насилие. Гнев постепенно распространился на почти всех мужчин, водителей на трассе, которые доводили ее до белого каления, коллег и соседей и, наконец, и на меня, ее аналитика-мужчину. В отчаянном гневе она упрекала меня в том, что я не помог ей завести ребенка — посредством анализа, насколько бы конкретно она это ни представляла. Гнев не смягчился даже к концу анализа (сегодня я думаю, что гнев на всех мужчин смягчил гнев в отношении партнера), который был прерван спустя семь лет упорной работы непримиримо и с хлопаньем дверьми. Не меньше чем через год мне пришло письмо от пациентки с фотографией среднестатистически страшненького новорожденного. В письме она выражала благодарность и признавала, что могла быть ко мне несправедлива.