Другие соматические реакции, например экстремальная тошнота во время беременности, — более мягкие формы защиты. Беременная также может проецировать негативные аспекты образа собственного «Я» на нерожденного ребенка. Опасения, что ребенок сформирован неправильно, часто встречаются в таких случаях и нередко вызывают соответствующие сны.
Если же беременность оказывается временем внутреннего равновесия и хорошего самочувствия, роды могут оказаться брутальным переломом, катастрофой сепарации. Это расставание с полученным взаймы, в подарок, чувством идентичности во время беременности. Посредством родов молодая мать внезапно сталкивается с требованиями к материнству. Вместо того чтобы получить идентичность напрокат, она теперь должна быть матерью. Если беременность была связана с представлением об инкорпорации хорошего материнского объекта, вместе с которым и собственное «Я» было хорошим, рождение должно стать более или менее катастрофической сепарацией. Одна из пациенток Хальберштадт-Фрейд пережила такую послеродовую депрессию.
Тем более сильным был шок от разрывания связи. Сепарация подействовала так, что она чувствовала себя пустой, апатичной, одинокой и ограбленной. С момента рождения ребенка она выглядит так, будто находится в глубоком трауре (Halberstadt-Freud, 1993, S. 1043).
Моя пациентка, которая очень хорошо себя чувствовала во время беременности, описала это следующим образом: «Когда ребенок появился, это было чудовищным провалом для меня. Пришла реальность, и довольно брутальная. Тело так поменялось, я снова чувствовала себя плохо, хотя во время беременности хорошо выглядела. Ребенок кричал три месяца подряд, я была словно парализована и была не способна как-либо ему помочь. Я провалилась из приподнятого состояния во время беременности в глубокую бездну, чувствовала себя прикованной к ребенку из-за его абсолютной беспомощности. Иногда возникало и чувство, что я очень тесно связана с ним. Я бы с удовольствием засунула его обратно в живот. Ребенку понадобилось три месяца, чтобы понять, что он родился на свет».
Было ясно, что матери понадобилось ровно столько времени, чтобы принять этот факт.
Конечно, бездетность при сохраняющемся желании завести ребенка становится большим несчастьем для пар, которых это коснулось. Причина может быть физической, но так получается, что физические факторы смешиваются с психологическими: в конце концов тело или тела могут быть абсолютно здоровыми, а беременность все же не наступает. Если пара фиксируется на исполнении своего желания завести ребенка, возникает опасность, что само это желание и усилия к его исполнению становятся суррогатом идентичности. Если предпринимается чисто соматическая терапия с целью зачатия, то возможный психосоматический фактор остается в стороне. Динора Пайнс (1990) предполагает комбинацию недостаточной интроекции (с последующей идентификацией) положительного собственного опыта отношений с матерью и непреодоленных и вызывающих чувство вины эдипальных желаний, которая приводит к соматизации и постоянным прерываниям беременности. В случае, когда в бессознательном есть серьезные препятствия для возможности иметь собственных детей, которые манифестируются в бездетности (мы видели несколько подобных примеров), то эти враждебные факторы направляются против зачатого с посторонней помощью ребенка. В начале трагедии о царе Эдипе Лай, «озабоченный своей бездетностью <…> обращается к дельфийскому оракулу; тот сообщает ему, что это несчастье на самом деле благословение, потому что ребенок, которого родит ему Иокаста, убьет его» (ср.: Ranke-Graves, 1955). Возможно, во многих случаях речь идет об определенной мудрости тела, ведь бездетность помогает избегать большего несчастья.