Его работой было кино; даже когда не снимал, крутил идеи, подолгу обсуждал их с испанцем, который в качестве сценариста иногда изменял ему с другими режиссерами, но лишь когда само шло в руки, а не рыскал успеха на стороне. Незримов жил не в реальном мире, а в киноиллюзии, там и сям помогал кому-то, ожидая возможности самому снимать, постоянно просматривал фильмы других режиссеров, что-то подмечая, но в основном отбрасывая: это я ни в коем случае. Он знал свою творческую силу и верил в нее, любил только ее и ей поклонялся. Это была его сила духа, дуновения, веяния, полета, вихря, урагана, легкого бриза, муссона или хамсина.
Летом ходили на «Три плюс два», замечательную легкую комедию по пьесе Сергея Михалкова «Дикари», режиссера Генриха Оганесяна со смешным отчеством Бардухимиосович. Незримова до глубины души пронзило, как этот мужественный человек, тяжело страдая от рака желудка, не обозлился на жизнь, а, преодолевая боль, снимал и этим веселым фильмом послал миру прощальный добрый привет. А киноеды из худсовета присвоили картине вторую категорию, но и при скудном прокате «Три плюс два» оказались на четвертом месте по количеству зрителей, после чего пришлось присвоить ленте первую категорию.
— Незримыч, снял бы и ты такое же, — ласково посыпала солью на рану Жеже, зная, что он ничего вообще не снимает, что ему не дают.
А когда в августе посмотрели «Королевство кривых зеркал», сыпанул своей сольцы и Платоша:
— Вот бы это ты снял, папа!
— Может быть, сынок, и сниму, — ответил Эол, обиделся, но подумал, а почему бы и не потягаться с этими Роу да Птушко? И непременно снять Лидию Вертинскую, бесподобно сыгравшую птицу Феникс в «Садко», герцогиню в «Дон Кихоте» и Анидаг в «Королевстве кривых зеркал». Их уже три Вертинских стало — мать и две дочери, и все хороши по-своему: хищной испанской красоты Лидия, трогательная Анастасия и строгая славянка Марианна. Он жаждал собрать их трех в одном своем фильме и кусал кулаки, когда очередная его и испанца заявка снова оказывалась «непрохонже». И все вокруг сыпали цитатами не из его фильмов: «Приходите завтра, Бурлакова Фрося», «Не стричься, не бриться, не пить, не курить и остаться дикарями», «Клю-у-у-уч!», «Тихо, приятель, кажется, шпионы бледнолицых», пели песни не из его картин: «Старый клен, старый клен, старый клен стучит в стекло...», «Пусть говорят, любовь это яд, любовь это яд...», «Вот она какая, большая-пребольшая...», «Друга не надо просить ни о чем...», «Парней так много холостых, а я люблю женатого...», «А я иду, шагаю по Москве, и я пройти еще смогу...», «Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть...», «Пусть летят они, летят и нигде не встречают преград...», «Тишина за Рогожской заставою, спят деревья у сонной реки...», «Когда весна придет, не знаю, пройдут дожди, сойдут снега...», «И улыбка, без сомненья, вдруг коснется ваших глаз, и хорошее настроение не покинет больше вас...», «Не кочегары мы, не плотники, и сожалений горьких нет...», «Что так сердце, что так сердце растревожено, словно ветром тронуло струну...». Кино обогащало русскую песенную культуру новыми народными песнями, но не незримовское кино, а кино других режиссеров, его фильмы не подарили людям песенной радости: в «Разрывной пуле» вообще не звучало песен, в «Не ждали» все нанизано на «Освобожденную мелодию», а если кто-то и пытался спеть романс Бортнянского «Прощай, прощай...» из «Бородинского хлеба», того почему-то поднимали на смех.