Александр СЕГЕНЬ
ЭОЛОВА АРФА
Роман
Глава первая
Кукла
Потомок богов называется! Да как он посмел! Что за чудовищное бессердечие! Одного дня! Одного дня не дотерпел! Несмотря на все ее старания. Как не стыдно! Марта Валерьевна не могла больше хранить свою легендарную выдержку, свою фирменную благородную стойку, в ней словно порвалась кинопленка, когда фильм показывают где-то на периферии, да на плохом проекторе, и вдруг на экране разрыв, мелькнула перфорация, и — белый фон с волосками и пылинками, а в зале мгновенное недовольство, топот ног: «Сапожники!» Она безудержно разрыдалась, чуть не рухнула на еще теплое тело мужа, но отшатнулась от него и упала навзничь в свое любимое кресло работы Джованнини.
Глядя на совершенно внезапный выхлоп рыданий, врачиха «скорой», добродушная еврейка лет пятидесяти, сочувственно вздрогнула и попыталась утешить:
— Ну что же вы так убиваетесь, милая! Ведь он всего лишь умер, а не ушел к другой.
До Марты Валерьевны дошел анекдотический смысл сказанного, и она задушила рыдания, стремительно вытерла платком лицо, глянула на врачиху. Такую могла бы великолепно сыграть незабвенная Фаина Георгиевна. Мгновенно вспомнилось, как она играла эпизодическую роль медсестры Энгель в том самом фильме, в те упоительные дни, когда все только начиналось в городе над вольной Невой, а этот ветер еще не догадывался, что она поймала и не выпустит его все последующие долгие и счастливые годы.
Но вот этот ветер все-таки вылетел и упорхнул. И уже ничего нельзя поправить!
— Не ушел к другой? — в отчаянии произнесла Марта Валерьевна. — Именно что не умер, а ушел к другой. Бессердечный!
Ей вспомнилось, как муж любил напевать «Черного ворона» и особенно нажимать на тот куплет, где «Передай платок кровавый милой женушке моей, ей скажи, она свободна, я ж женился да на другой», то есть на смерти женился. «Калена стрела венчала нас средь битвы роковой, чую, смерть моя приходит, черный ворон, весь я твой». Она посмотрела на бледное лицо только что скончавшегося мужа и вдруг увидела его жалким, беззащитным перед «неоткрытою страной, из чьих пределов путник ни один не возвращался».
— Да нет же, милая, он умер, — сказала добрая и простодушная врачиха, которую уже никогда не сыграет Фаина Георгиевна. — К другой ему уже теперь нипочем не уйти. Давайте я вам накапаю.
Слезы и рыдания убежали далеко, испугавшись какой-то новой и твердой решимости Марты Валерьевны. Она посмотрела на окно, за которым уже наступал июньский вечер, глянула на часы — восемь, перевела взгляд на врачиху и произнесла своим чарующим знаменитым голосом:
