— Какая экзотика! — закатил глазки Гайдай, выпустивший этим летом «Операцию “Ы”», на которой Платоша хохотал до упаду, и в очередной раз подумалось: а не замутить ли комедию?
— Поют — закачаешься, — сказал Данелия, готовящийся к скорой премьере своего третьего фильма — про тридцать три зуба.
— Когда караван идет, очень здорово снято, поздравляю, старик, — похвалил Тарковский, только что закончивший съемки «Страстей по Андрею», которые потом выйдут под названием «Андрей Рублев».
А еще в том году вышли «Тени забытых предков» Параджанова, «Морозко» Птушко, «Иду на грозу» Микаэляна, «Гиперболоид инженера Гарина» Гинцбурга, «Гадюка» Ивченко, «Зеленый огонек» Азарова, но всех победила «Операция “Ы”», ее растащили на афоризмы, как машину на запчасти — «пробка, подарок из Африки», «какой-какой матери? — Парижской. Богоматери», «а компот?», «огласите весь список, пожалуйста!», «а на ликеро-водочный есть?», «экзамен для меня всегда праздник, профессор», «налетай, не скупись, покупай живопись!», «все уже украдено до нас», «а где бабуля? — я за нее», «давай говори, как космические корабли бороздят Большой театр»...
Семьдесят миллионов зрителей, с ума сойти! За Гайдаем в популярности не угонишься, да и не надо, зато неожиданно пришло приглашение с «Ленфильма»: к 25-летию начала войны снять фильм о блокаде, и, взяв под мышку испанца, Незримов помчался в город на Неве.
Глава шестая
Голод
Идея продолжения «Разрывной пули» родилась сразу — тот же хирург Шилов, только теперь в блокадных условиях, валится с ног от голода и усталости, но оперирует. Григорий Терентьевич оказался все тот же бодрячок, живчик, балагур с одной лишь разницей, что теперь его еще одолевали заботы о разводе — в свои шестьдесят лет он снова влюбился, оставил жене квартиру, а со своей новой возлюбленной жил на даче в Комарово. Амалия оказалась лет тридцати, красивая высокая женщина, на полголовы выше ростом Григория Терентьевича, но при этом он именовал ее малюсенькой, а она его — маэстро:
— Малюсенькая, тащи все, что у нас есть выпить, закусить, чай, конфеты, баранки.
— Слушаюсь, маэстро.
За несколько вечеров Шипов накидал столько историй про свою блокаду, что хватит на пять фильмов, Ньегес с трудом успевал записывать, загорелся и быстро приступил к сценарию. Незримов увлеченно рисовал эскизы эпизодов. К весне сценарий утвердили, и можно снимать. Как раз тогда-то в «Кинопанораме» Зиновий Гердт посвятил минут двадцать рассказу об Эоле Незримове и похвастался, что читал сценарий и ждет появления нового хорошего фильма. Удивительное дело, раньше Эола Незримова как бы не существовало, но стоило ему снять масштабную советско-арабскую кинохалтуру, как он вылетел из тени, о нем заговорили. Кинокритики в основном сходились во мнении, что весьма перспективный режиссер, известный тремя сильными лентами, сделал явный шаг назад и теперь обязан реабилитироваться.