Попельскому было хорошо знакомо горькое чувство утраты надежды. Впервые он испытал его десятилетним мальчиком, когда смотрел в глаза своим родственникам, умоляя повторить ему известие о гибели родителей, которых убили бандиты, которые нападали на поезда в украинских степях. Тетя повторяла ему слово за словом, а он напрасно искал в ее глазах веселые искорки. С каждым звуком из ее уст у него уменьшалась надежда, что сообщение о смерти родных — лишь неудачная шутка.
Прощался он с надеждой, сидя у одра своей жены, которая родила Риту и истекала кровью, что никак не утолялась, не густела и продолжала вытекать из ее тела. Надежда улетучивалась с каждой каплей, что увеличивала кровавое пятно на ее ночной рубашке.
Прощался с надеждой, когда два года назад, весной, Рита не вернулась домой, прогуляв школу. Тогда, грязный и небритый, он просиживал целые дни в забегаловках, а надежда исчезала с каждой рюмкой, каждым приступом рвоты, каждым укусом блохи на обтянутых тканью стульях, когда он засыпал сидя, опершись лбом на залитый водкой стол.
Потерял он ее и теперь, когда Шалаховский умер, не сказав ему, где Ежик.
Попельский сидел, не заботясь испачканной одеждой, на дне бассейна, опершись спиной на бетонную стену, и смотрел на мертвого Ирода, обломки разбитой ампулки, забрызганный кровью нотариальный акт. Услышал, что к бассейну кто-то приближается. Пожалуй, это полиция, подумал он, ее, видимо, вызвал Анджей Шалаховский.
И тогда почувствовал дуновение, что ворвалось в бассейн и затрепетал страницами документа. Это был обычный ветер, но комиссар воспринял его как дуновение надежды. Анджей, может, Анджей знает, где Ежик.
Шаги остановились на краю бассейна. Попельский посмотрел вверх и вокруг него распространилась живительная прохлада. Неподалеку действительно стоял Анджей Шалаховский, олицетворение надежд.
Парень смотрел на отца, распятого на боронах, и тихо плакал. Сел на краю бассейна, а потом сполз внутрь, не обращая на Попельского ни малейшего внимания. Согнулся рядом и обхватил ладонями его виски.
Попельский спокойно наблюдал за ним. Он уже чувствовал спокойную уверенность, что вскоре возьмет Ежика на руки и отнесет домой. Это ощущение даже приглушило глухое беспокойство о внуковых ручонках. Он блефовал, когда говорил, что поломал ему ручки, думал Попельский, глядя, как сын Шалаховского касается лбом дна бассейна. Он только хотел меня разозлить, чтобы я его убил. А что, собственно говоря, будет со мной, забеспокоился комиссар, если этот говнюк не получит ни гроша, если смерть его отца признают самоубийством? Он повернет на то, чтобы обвинить меня. Он один меня видел. Подтвердит, что это я его убил. Что будет со мной?