— Успокойся, Эля, больше не буду, обещаю! — Он подошел к корзине для мусора. — Смотри! Вот его выбросил, он больше не будет нам нужен, уже научилась тому, чему должна была научиться! — Он сел снова напротив девочки и показал свои пустые ладони. Эля вдохнула с глубоким облегчением. — Послушай, моя дорогая Эля, — говорил он медленно и решительно, видя, как его подопечная вздыхает с облегчением и закрывает глаза, что всегда было у нее знаком высочайшего внимания. — Я должен объяснить, почему причинял тебе сегодня страдания. Ты можешь этого не понять, но все же я должен это объяснить. Хотя бы самому себе… Чтобы не съели меня угрызения совести…
Он встал и прошелся по комнате — аккуратной и современно обустроенной. Охватила его печаль, когда он смотрел на лампу, стоящую на столе, на поверхности которого белые инкрустации складывались в детские сюжеты — с левой стороны столешницы дети играли мячом, справа мальчики ловили рыбу, а в центре вокруг маленького мальчишки, держащего высоко какое-то лакомство, танцевали две собаки. Левицкий знал, что вверенный его опеке недоразвитый ребенок никогда не научится языка даже настолько, чтобы описать сцены со своего стола, что никогда не зажжет красивой лампы в форме тюльпана, чтобы выполнить домашнее задание.
Он закрыл глаза, набрал воздуха в легкие и начал:
— Страдание является плохим. Когда ребенок терпит, знает, что встречает его плохое, что плохое что-то случилось… О, смотри, достаточно, что заиграю эту пластинку, — он достал одну из тех, которые лежали на столике, и положил ее на коленях Эли, — а ты сразу же поймешь, что на этом записи кто-то плохо говорит… Ты уже научилась распознавать плохое.
Внезапно двери распахнулись с треском. Стоял в них Зигмунт Ханас с двумя своими преторианцами.
— Не желаете ли пойти со мной, доктор! Мы должны поговорить о Элзуни! — сказал Ханас, повернулся на каблуках и вышел.
Левицкий, привыкший к бесцеремонному обхождению отца Эли, не удивился специально его поведению. Удивили его зато странные взгляды его людей, которые стояли в дверях и смотрели на него с кривыми усмешками. Один из них, одетый в слишком плотный пиджак, перебрасывал из ладони в ладонь связку ключей и производил впечатление, что он может из нее в любое время сделать грозный снаряд; второй, одетый только в майку, сложил по-наполеоновски руки и ударял правой рукой о чрезвычайно выпуклый левый бицепс.
Доктор Левицкий взял свой портфель и решительно двинулся прямо на обоих мужчин. Те уступили ему дорогу, но когда все трое оказались на лестничной клетке, преторианец Ханаса встали так, что Левицкий оказался между ними. Спускался по ступеням, имея перед собой одного из мужчин, а шеей чувствуя присутствие другого.