Попельский перегнулся через перила.
— Папочка! — воскликнула Рита. — Забери меня отсюда! Умоляю, забери меня отсюда!
Девочка одета была в школьную форму и имела растрепанные волосы. В руках она держала маленького мишку с оторванным ухом. В ее зеленых глазах блестели слезы.
— Я заберу тебя, дорогая! — охрипшим голосом крикнул Попельский. — Уже скоро придет к тебе тетя! Обещаю тебе, скоро! А я вас отсюда заберу! Я обещаю тебе, дитя мое!
Он хотел спросить Риту, подводил ли когда-нибудь ее, но не сделал этого. Во-первых, ответ дочери мог бы быть утвердительным, а во-вторых, в беседе помешало им странное существо. Оно хлопнуло дверями в сад, выбежало на блестящее от дождя поле и припадая направилось к Рите. Это была девушка немного старше его дочери — тучная, коротконогая и приземистая. У нее были скрученные редкие волосы, скрепленные в два хвостика. Раскрытый плащик и свободное платье были испачканы джемом, ботики облеплены землей. Скрученные гольфы сползали с ее толстых икр. Трясясь и подскакивая, она подбрасывала большого медведя. Увидев на балконе своего отца, подняла игрушку, как трофей. Платье натянулось на ее животе — выпуклом, раздувшемся, беременном.
— Должен был выследить гада, — сказал медленно Ханас — но Кичалес и Желязный выкрутились от помощи… Я сказал себе: на погибель им, сам его достану. «Позже, позже, говорил я себе, гад не сбежит, самое главное, что дочка жива и здорова». Но она не была здорова, потому что гад ее заразил ядом… Начала пухнуть… Хочешь ты этого или не хочешь, пришло время для тебя, Лыссый…
Попельский мрачно посмотрел на бывшего контрабандиста.
— Давай эту цепь! Он мне понадобится.
Хозяин перекрестился и налил водки в рюмки.
— Садись, — буркнул он. — Теперь поговорим!
Было уже хорошо за полночь, когда Попельский дал Леокадии отчет о сегодняшних событиях. Они сидели в гостиной квартиры на Крашевского, освещенной только слегка ночной лампой в виде чаши тюльпана — он с папиросой в любимом кресле под стоящими часами, она — с чашкой чая на краю дивана. Над Леокадией распростерся обрамленный меандром большой килим, на котором рычали и пыхали огнем китайские драконы.
Женщина была, на первый взгляд, спокойна и уравновешена. Чашка не дрожала в ее наманикюренных пальцах. Веки, покрытые легким макияжем, не трепетали бурно. Только покрасневшие глаза выдавали недавние переживания, только стройные ноги, обутые в элегантные домашние тапочки, двигались нервно, а вместе с ними кисточки, свисающие с покрывала дивана.
Эдвард также производил впечатление владеющего собой, но от внимательных глаз Леокадии не ускользнуло то, что ее кузен, вернувшись домой, не вел себя так, как обычно — не надел домашней куртки, сбросил с себя только пиджак, не вешая его в шкаф, а галстук небрежно всунул между пуговиц рубашки, над чем всегда насмехался как «артистической и неряшливой модой». Почти все было так, как обычно поздней ночью — кроме нетронутой кровати в спальне Риты, кроме неспящих хозяев, сидящих гостиной, оформленной под восточную молельню, кроме тихого рыдания, доносящегося из комнаты прислуги.