Попельский, провожаемый бесстрастным взглядом, погасил наполовину выкуренную сигару, фыркнул с отвращением в знак того, что ему она не понравилось, и сделал, что ему приказали. Комната номер 2, отделенная от кабинета управляющего комнатой номером 1, тем только отличалась от бюро, что стояла в ней кровать и маленький бар на колесиках. На стекле, являющемся его поверхностью, лежала в наклонной стойке бутылка вина, два бокала, а рядом фотографический альбом с порнографическими открытками.
Попельский обследовал внимательно помещение, подошел к окну, заглянул под кровать, откуда донесся до него запах сигар, которые он курил только что. Здесь кто-то курил передо мной, — подумал он, — видно, всех чествует этот служитель борделя.
Потом отдернул тяжелую занавеску и выглянул на улицу. Присматривался некоторое время к своему фиакеру, который задремал на козлах.
— Гамбит — это иначе провокация, — сказал в его сторону, как будто продолжая их разговор. — Можно ее принять или отклонить. А как отреагирует пан Леон Ставский, которым я открылся как извращенец? Разгадал мой план? Мало правдоподобно. Если бы я был вкрадчивым, может, начал бы что-то подозревать, потому что это были бы типичные действия провокатора. Но кто-нибудь видел провокатора, который просит о чем-то для себя, будучи неприятным? Который оскорбляет своего возможного благодетеля? Может, Ставский на самом деле разозлится и натравит на меня каких-то людей, чтобы меня покарали за мое якобы извращение? Тогда я проиграю гамбит. А если на самом деле подошлет мне ребенка? Тогда этого сутенера младенцев отведу к Ханасу… И Ставский скажет все об извращенцах в этом городе…
Когда Попельский выпил бокал действительно хорошего вина и заканчивал просматривать альбом, у двери послышался тихий стук. Он снял смокинг, бросил его на спинку кресла, ослабил бабочку и пояс, поправил пенсне, надвинул шляпу, после чего крикнул:
— Прошу!
В комнату вошла невысокое, щуплое существо, окутанное с ног до головы в темное кисейное одеяние. Когда он закрыл дверь, расправило плечи и свое платье отбросило прочь.
Перед Попельским стояла голая девочка лет не более двенадцати, с плоской грудью и худыми костлявыми бедрами. В ее подкрашенных глазах таился страх.
— Я Анелька, — пискнула тихо и легла на кровать.
Попельский окаменел от ужаса и отвращения. Он не верил своим глазам. Вот действительно доставили ему ребенка. В мыслях он видел полицейскую атаку на этот бордель и самого себя, сдавливающего горло скользкому сутенеру. Сняв для верности пенсне, он смотрел на девочку долго, затаив дыхание. Через некоторое время с облегчением выпустил воздух тремя дозами. Первая высвободилась с его губ, когда он присмотрелся к лобковому бугорку девочки. На нем были свежие порезы замятия от бритвы. Вторую выпустил, когда — подняв ее руку — увидел похожие раны под мышками. Третью в конце выдохнул с неподдельной радостью при виде мелких мимических морщин вокруг ее глаз и рта. Девушке было минимум шестнадцать-семнадцать лет. В мыслях Попельского Леон Ставский спас свою жизнь.