Я знал, что заслужил все, что мог бы услышать от Карла Томаса. Который то ли был, то ли не был моим сыном. И мысленно взмолился. Карл Томас, умоляю, только не спрашивай: «Кажется, вы были знакомы с моей матерью?»
Он был сейчас примерно в том же возрасте, в каком я впервые приехал в Германскую Демократическую Республику, которой суждено было просуществовать так недолго и пасть через несколько месяцев после его рождения. Подожди Луна всего пару недель, и 9 ноября 1989-го она танцевала бы на стене в лучах прожекторов телевизионщиков. Может быть, она верила, что позже сможет воссоединиться с сыном, но этого так и не случилось. Карл Томас вырос в объединенной Германии, но в разлуке с матерью. Я хотел рассказать ему, как в ту ночь на даче Луна пела и танцевала во имя свободы. Но мне подумалось, что я не имею на это права. Чего ради пытаться вписать себя в его историю, в которой я не играл никакой роли? Делиться с ним древними, пожелтевшими от времени воспоминаниями? Чем они станут для него: даром или пыткой? Айзек сейчас мог бы быть его ровесником, жарко спорить с родителями, задевать наши чувства и обвинять нас во всем на свете. Как мог я рассказать этому незнакомому парню, что в сентябре 1988-го от меня забеременела одна, а может, и две женщины, не желавшие иметь со мной никакого будущего? За кого бы он принял меня после этого? Собственно, за кого я сам себя принимал?
Почесывая собаку левой рукой, правой Карл Томас снял наушники. И поздоровался с нами. Я тоже погладил пса. Несколько минут мы простояли вот так, почесывая собаку все втроем. Дождь поливал солнечную систему, парящую над Часами всемирного времени.
Айзек. Карл Томас. Волосы у него были черные, как и у меня когда-то. Крутыми локонами струились до плеч. У отца в юности волосы тоже были черны как сажа, но он никогда их не отращивал. До самой могилы стригся коротко.
Когда Карл Томас наконец снял темные очки, оказалось, что глаза у него синие и такие яркие, что в первую секунду это даже вызывает шок, будто внезапный змеиный укус. И я задумался, пользуется ли он своей небывалой красотой. Она ведь может быть как преимуществом, так и бременем, а некоторых и вовсе пугает.
Я хотел было заговорить с ним, расспросить о жизни, о друзьях, о том, где он живет, когда на плечо мне легла рука.
– Мы опаздываем в кино, – сказал Вальтер. – Нам нужно уходить незамедлительно, чтобы не пропустить начало.
– Останьтесь! – взмолился я. – С вами рядом жизнь кажется такой огромной и неизведанной.
Но у них уже были планы на вечер, а Карлу Томасу еще нужно было заскочить домой – оставить собаку. Вальтер считал, что если они уйдут сейчас же, то все успеют. Они двинулись прочь, лавируя в толпе гуляющих, а пес семенил следом, стараясь поспевать за ними в ногу.