Новый узник – толстый мужчина средних лет, по всей вероятности, предприниматель мелкого пошиба, зависящий в своем деле от других [112]. Свеча догорела, я сидел, уронив голову на колени, и вдруг услыхал слабые звуки – они доносились из-за смотрового оконца. На этом уровне темницы нет звуконепроницаемых, забранных прочным стеклом окошек, какие я видел наверху, только зарешеченные дыры. Я подумал, что это пришел охранник и принес мне поесть, и подполз к двери, чтобы посмотреть, как он идет. Но на сей раз их там было двое. Один – уже известный мне, с неизменным фонариком, и второй – незнакомец в униформе, как бы не солдатской, и они вместе тащат грузного перепуганного мужика, с трудом переставляя ноги по узкому коридору под его тяжестью; они прошли так близко, что я улыбнулся ему через окошко и тем, полагаю, привел его в еще больший ужас. Смотровое оконце было так мало, что я мог показать в нем или только глаза, или одни лишь губы, не одновременно, так что я проделал это поочередно – я находился едва ли на грудь ниже его. Они протащили его мимо моей двери. Я крикнул:
– Что ты сделал? Что ты натворил?
– Ничего! – захныкал он. – Ничего!
Я расхохотался. Не только над ним я смеялся, но и над вернувшимся ко мне даром речи. А пуще всего над тем, что я отчетливо понимал: он не имеет ко мне никакого отношения, он не является частью меня, а уж тем более Сент-Анн, и к университету новичок тоже не причастен. И к моей старой гостинице, и к Cave Canem, и к пыльной лавке, где я купил свой бронзовый инструментик. Тем не менее толстый перепуганный мужик, который для меня ровным счетом ничего не значит, отныне и на веки вечные станет для меня не просто соседом, но всем в целом мире, и все равно он не имеет ко мне никакого отношения.
Меня снова допрашивали, но как-то необычно. Что-то изменилось, я это нюхом чую – но не знаю, что именно. Следователь начал с обычных придирок, потом внезапно стал дружелюбней, предложил сигарету – такого за ним уже недели не водилось – и до того размяк, что процитировал мне сатирический стишок на тему академических званий. Сущая вечеринка, по нашим с ним меркам. Я осмелился воспользоваться его радушием и попросил еще одну сигарету. К великому моему изумлению, я ее получил. Следом, взамен обыкновенных вопросов, он прочел мне лекцию о чудесах государственного управления на Сен-Круа, будто я хлопотал о предоставлении мне местного гражданства. Несколько отойдя от темы, он указал, что ко мне ни разу не применялись пытки и наркодопросы (это действительно так). Это он приписал благородству и человечности, естественным для остролицых сутулых Круакодилов, но у меня сложилось явственное впечатление, будто они попали в ловушку собственной самонадеянности, решив, что сломают меня через колено и без всех этих штучек, да и не только меня одного.