– На-о-ми, – медленно произношу я, показывая на себя. – Наоми.
Старуха фыркает, и я в отчаянии снова повторяю свое имя:
– Наоми.
– Найоми, – выговаривает она, соединив все звуки.
– Да, – киваю я. – Да. Наоми Лоури. – Наоми Мэй-Лоури.
Я смаргиваю подступившие слезы. Старуха постукивает себя по груди и что-то говорит, но я не могу разобрать эти звуки, чтобы повторить, поэтому беспомощно качаю головой. Я даже первый звук не понимаю. Он более звонкий, чем «п», но более мягкий, чем «б».
Она повторяет свое имя.
– Бия?.. – пытаюсь повторить я, но не договариваю, не в состоянии произнести остальное.
– Бия, – удовлетворенно кивает старуха. – Найоми, – добавляет она, касаясь моей груди, а затем наклоняется, поднимает мою сумочку и заглядывает внутрь.
Старуха достает мой блокнот, и несколько рисунков выпадают на землю. Кожаный шнурок, которым я оборачиваю листы, развязан. Мне повезло, что блокнот вообще остался внутри. Наверное, я затолкала его в сумочку не завязав, когда пошла к Герте кормить Ульфа. Не у реки… А раньше. До всего этого.
Бия хочет посмотреть, что внутри. Дрожа от страха, что у меня отберут рисунки, я открываю обложку. С первой страницы мне улыбается Уайатт, сотканный из тысячи линий. Я тут же захлопываю блокнот. Я вся мокрая и не могу спрятать его под одежду, а Бия тянется к нему, не понимая моих страданий. Я сажусь на землю и натягиваю на ноги мокасины замерзшими непослушными пальцами. Мои чулки настолько грязны, что я подумываю их бросить. Бия листает рисунки, ахая и шипя над каждым, и я молюсь, чтобы она не решила уничтожить их. Но та вдруг возвращает блокнот, тыча им мне в грудь. Я пытаюсь забрать его, но Бия использует его, чтобы подчеркнуть свои слова.
– На-йо-ми.
Я киваю. Она не унимается, показывая на блокнот:
– Бия.
Мне становится ясно, что ей нужно. Она хочет, чтобы я добавила к другим рисункам ее лицо.
В миле от реки я нахожу еще один рисунок, застрявший в траве. Он изображает Уэбба, спящего на спине вола Эдди, свесив руки и ноги по бокам. Я помню этот день. Одди обессилел, и нам пришлось его бросить. Я не могу идти по следу в темноте, поэтому располагаюсь неподалеку от воды, чтобы переждать темноту. Я свернул на север, оставив позади сухую запекшуюся глину и обожженные камни. Теперь меня окружает высокая желтая трава, и лишь поломанные стебли подсказывают мне, куда идти дальше.
Не думаю, что Наоми рассматривает каждый лист, прежде чем бросить, выбирая подходящее послание, но этот рисунок вызывает у меня тревогу. Безысходность и отчаяние того дня эхом отзываются в моей памяти. Вполне возможно, что ветер унес листок на много миль от ее следов, а я бесцельно брожу, сбившись с верного пути. Моих мулов мучают жажда и усталость, так что они быстро укладываются на ночлег. Мой собственный сон неспокоен, мне снится Наоми, лежащая на спине Одди. Оба мертвы и присыпаны белой пылью. Я просыпаюсь, дрожа от ужаса, потом засыпаю снова, и мне опять снится белая пустыня, только сюжет немного меняется. В этом сне уже не Одди, а сама Наоми отказывается идти дальше, и я не могу заставить ее подняться.