Я сжимаю ее локоть, а она поглаживает меня по руке.
– Тебе страшно, мам? – тихо говорю я.
На самом деле я пытаюсь сказать, что сама боюсь. Мама, может, и сохраняет присутствие духа, а вот у меня в голове крутятся всякие ужасы.
– Не за себя. Я знаю, что делать. Но я не хочу потерять еще одного ребенка и не готова думать об этой несчастной матери, которой пришлось похоронить родное дитя у дороги.
Мама родила пятерых здоровых детей, но и терять малышей ей случалось: несколько младенцев умерли через день-другой после родов и одна девочка родилась уже холодной, как фарфоровая кукла. Я невольно думаю, что маме будет проще в дороге без новорожденного, за которым надо ухаживать, но благоразумно держу язык за зубами.
– Ты хмуришься, Наоми.
– Это я умею лучше всего. Хмуриться и рисовать. Два моих главных таланта.
Мама смеется, как я и ожидала, но во мне поднимается гнев, похожий на пыльную тучу, которая окружает повозки и сливается с серым небом, из которого в любую минуту может политься дождь.
– А вот прятать чувства ты не умеешь, – замечает мама.
– Да. Только хмуриться и рисовать. Больше я ни на что не гожусь, ты не забыла?
На этот раз она не смеется.
– Расскажи, что тебя расстроило.
– Меня бесит, что я женщина.
– Как так? – изумленно восклицает мама.
– Бесит, что это так тяжело.
– А ты бы предпочла быть мужчиной? – с вызовом спрашивает она, как будто я совсем свихнулась.
Я задумываюсь на мгновение. Я не настолько слепа, чтобы полагать, что быть мужчиной лучше. Может, проще. Или нет. Не знаю. Наверное, любой жизненный путь тяжел, просто по-своему. Но меня все еще переполняет гнев.
– Я злюсь на папу. На Дэниэла. На мистера Колдуэлла. На Уоррена. Даже на мистера Джона Лоури, если честно. Просто я сегодня злая.
– Злиться намного приятнее, чем бояться, – соглашается мама.
Я киваю, и ее рука снова сжимает мою.
– Но злость – это бесполезное чувство, – продолжает мама. – Бесполезное и тщетное.
– Я бы так не сказала.
Не такое уж оно и бесполезное, если помогает отогнать страх.
– Разве ты злишься на птицу за то, что она может летать? Или на лошадь за ее стать? Или на медведя за его острые зубы и когти? За то, что он больше тебя? Сильнее? Этого не изменить, даже если уничтожить все, что ненавидишь. Ты все равно не станешь ни медведем, ни птицей, ни лошадью. Ненависть к мужчинам не поможет тебе стать мужчиной. Ненависть к своей утробе и груди, к слабости собственного тела не поможет тебе от них избавиться. Ты все равно будешь женщиной. Ненависть никогда ничего не исправит. Звучит очень просто, но чаще всего так и есть. Мы сами все усложняем. Тратим всю свою жизнь, усложняя то, что лучше бы просто принять. Потому что через принятие мы устремляемся к трансценденции.