Две комнаты – одна Вулфа и другая, свободная, – располагались на втором этаже. Они пустовали, но мебель была на месте и выглядела как обычно. Ту же самую картину я обнаружил в комнатах этажом выше, одна из которых принадлежала мне. Я поднялся выше, в оранжерею. В четырех помещениях я не увидел ничего особенного, за исключением сотен орхидей, многие из которых цвели. В секции с рассадой я наконец натолкнулся на признаки человеческой жизни. Говоря конкретнее, там я увидел Теодора Хорстмана. Он сидел за столом на табурете и корпел над журналом растениеводства, ведение которого прежде входило в круг моих обязанностей.
– Где Вулф? Где Фриц? Что, черт возьми, здесь происходит?!
Теодор дописал слово, промокнул чернила, повернулся ко мне на стуле и проскрипел:
– А-а, это ты, Арчи. Привет. Их сейчас нет. Они упражняются. Только называют эти упражнения тренировками. Тренируются они сейчас. Вот.
– С ними все в порядке? Они живы?
– Ну конечно живы. Они тренируют.
– Кого тренируют?
– Друг друга. Или, если точнее, самих себя. Они собрались вступить в армию, хотят сражаться. А я здесь останусь. Буду за сторожа, пригляжу за домом. Мистер Вулф собирался избавиться от орхидей, но я отговорил его, пообещал, что сам о них позабочусь. Теперь мистера Вулфа орхидеи не интересуют, он поднимается сюда только для того, чтобы хорошенько пропотеть. Ему нужно постоянно потеть, чтобы сбросить лишний вес. Кроме того, ему надо развивать выносливость. Вот поэтому они с Фрицем отправляются за реку и занимаются там ходьбой. На следующей неделе они собирались переходить на бег. Мистер Вулф сел на диету и перестал пить пиво. На прошлой неделе он простыл, но сейчас уже поправился. Теперь он не покупает ни хлеба, ни сливок, ни масла, ни сахара. Он вообще много чего перестал покупать. Мясо мне приходится покупать себе самому.
– Где они тренируются?
– Прямо за рекой. Мистер Вулф выбил у властей разрешение тренироваться на пирсе, потому что на улице его дразнили мальчишки. Тренировки с семи до девяти по утрам и с четырех до шести по вечерам. Мистер Вулф на редкость упорен. Все остальное время он ходит вверх-вниз по лестнице и потеет. Он не особенно разговорчив, но я слышал, как он обмолвился Фрицу, что если каждый из двух миллионов американцев убьет по десять немцев…
Мне до смерти надоел скрипучий голос Теодора. Оставив его в оранжерее, я спустился назад в кабинет, взял тряпку, протер свой стол и кресло, сел, закинув повыше ноги, и, нахмурившись, уставился на груды писем, громоздившиеся на столе Вулфа.
Господи боже, приехал домой, называется! Когда я уезжал и бросал его, надо было догадаться, что с ним может приключиться нечто подобное. И вот теперь положение не просто ужасное, оно вполне может оказаться безнадежным. Жирный олух! Самодовольный толстобрюхий дурак! И я еще сказал генералу, что знаю, как с ним правильно общаться. И что теперь прикажете делать?