– Проникнуть? Хорошо, допустим. И что дальше?
– Да что угодно. Взять из стола гранату. Забрать ее с собой. Дождаться, когда мисс Брюс уйдет, пройти через приемную, открыть дверь в кабинет Райдера, выдернуть чеку, бросить в него гранату и быстренько выскочить в коридор. Если все было так, мы оказываемся в интересной ситуации. По всей вероятности, о местонахождении гранаты знали только шесть человек: Тинкхэм, Лоусон, Шаттак, вы и я с Гудвином. Насколько мне известно, в данный момент алиби есть у нас с Гудвином. Про остальных мне ничего не известно. Возьмем, к примеру, вас. Где вы были весь день? Здесь?
Файф растянул губы в мрачной улыбке:
– Правильный подход. Всегда надо начинать с начальства. Да, я просидел в кабинете весь день… Увы, боюсь, свидетелей, способных это подтвердить, у меня нет. Мы пришли сюда вместе с Шаттаком после обеда, но он ушел примерно в половине третьего. Затем я диктовал кое-что минут тридцать. А вот дальше… Дальше у меня алиби нет. Я в ваших руках.
– Да перестаньте! – буркнул Вулф. – Пока все это без толку. Схожу-ка я лучше вниз и осмотрюсь.
Он вышел, гордо ступая. Я проследовал за ним. Когда я закрывал за собой дверь – мягко, осторожно, поскольку все же покидал кабинет генерала, до меня донесся голос Файфа, требовавшего позвать к телефону полковника Тинкхэма.
На десятом этаже, непосредственно перед местом трагедии, нас с Вулфом остановили. Там, где некогда находилась дверь из кабинета Райдера в коридор, стоял капрал в полной выкладке. Тот факт, что и без выкладки он весил больше двухсот фунтов, послужил весьма серьезным аргументом, когда капрал заявил, что вход строго воспрещен, в том числе и нам. Вулф велел мне сходить наверх и позвать к нему генерала Файфа, но я принялся топтаться на месте. Как я и ожидал, через минуту объявился полковник Тинкхэм, который сказал капралу, что все в порядке и Файф приказал нас пропустить. Присоединившись к нам, Тинкхэм первый шагнул в разрушенный кабинет.
– Отсюда что-нибудь выносили? – спросил Вулф.
Ответ был отрицательным. Тинкхэм пояснил, что полиции дали возможность все тщательно осмотреть, но при этом категорически запретили что-либо трогать. Этот запрет касался не только полиции, но и всех остальных.
В кабинете было по-прежнему светло, а из окон, лишившихся стекол, дул освежающий ветерок. Когда мы оглядели комнату, аккуратно переступая через груды обломков штукатурки и прочего мусора, в глаза бросилось немало занятных деталей. Взрыв практически полностью разнес стену, отделявшую комнату от коридора, однако оставил лишь несколько трещин на стене между кабинетом и приемной. Дверь в приемную уцелела: она была распахнута настежь и немного покосилась. Два стула превратились в груду щеп, четыре были изломаны и поцарапаны, а вот кресло Райдера у стены за его столом совершенно не пострадало. Столешница была вдавлена разрывом и вся изъязвлена, словно кто-то уронил на нее двухтонную гирю, а потом разрядил в нее же заряд картечи из дробовика. Повсюду виднелись пятна крови самых разных размеров: где-то это были капли, а где-то, например за столом на полу, уже целая лужа. Остатки чемодана и его содержимого были разбросаны по всему кабинету, вплоть до двери в приемную, причем сам чемодан оказался настолько исковеркан, что я не сразу узнал его. Повсюду, куда ни кинь взгляд, виднелись самые разные кусочки металла: от крохотных, с булавочную головку, до размера с ноготь большого пальца. С одной стороны они были черными, с другой – розовыми. Любой человек, находившийся в этой комнате во время взрыва, вне зависимости от своего местоположения, неизбежно словил бы не меньше дюжины таких металлических осколков. Парочку я незаметно сунул себе в карман, решив добавить к своей коллекции, которую хранил дома в ящике комода.