- Пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Приди за мною. Возьми меня из этого места, потому что скоро здесь ничего-ничего не останется. Я и так очень одинок...
Но, говоря эти слова, он испытывал очень сильную боль, потому что понимал, что раз отрекшись от этого святого он что-то перечеркнул в себе, и теперь уже и конь не представлялся таким как прежде - не было в нем чего-то непостижимого, неохватного сказочного.
Все меньше и меньше оставалось вокруг форм, только какие-то беспорядочные, похожие на судороги электрические сполохи пробегали. И тогда он вспомнил, как когда был совсем, совсем маленьким - годиков может трех, лежал он на кровати, оставленный один в комнате. Он поворачивался с боку на бок, и окружающие подушки представлялись ему волшебными горами, иногда он приближался к ним, или же нырял под одеяло, словно погружался в огромную, полную снов, добрых приключений пещеру. И вот, когда он в очередной раз любовался на подушку-гору, то услышал за собой легкое движенье. Еще только это движение услышал, а уже понял, что это была женщина - очень женственное это было движение: легкое, нежное, ласкающее как теплая рука матери или бабушки, как ночь за окном, когда так много ярких звезд, и месяц среди них сияет. И тогда же совсем невесомые руки легли ему на плечи, раздался заливистый, и словно целующий его смех. Этот смех был такой мелодичный, такой певучий, что словно из воздуха был соткан, и одно наслаждение было его слушать. Алеша повернул голову, и увидел, что с торца кровати, над подушкой поднимается девичий лик. Маленький мальчик, от рождения боящийся оставаться с другими людьми не только не заплакал, но и засмеялся, и протянул к ней свои руки, хотел погладить ее лицо - кажется и прикоснулся - это был какой-то мелодичный, из нежности сотканный воздух. И мальчик не запомнил ни лица ее, ни цвета волос, только очи... ни цвет их - нет, только нежность, только нескончаемую вселенскую, материнскую нежность...
Алеша вспоминал все это стоя в мертвом городе - теперь, правда, мало что осталось от стен, от самих улиц - были лишь призрачные, тленные силуэты. Но теперь, после этого воспоминания мальчик был уверен, что он не один - ведь не был же он в одиночестве тогда оставшись в комнате - он был обласкан той чудесной феей с нежными очами. И до слуха его уже долетало некое мелодичное пение, он повернулся, и не чувствуя тела, устремился на эти звуки.
Остались позади унылые, призрачные развалины - немного повеяло морозцем, впрочем, совсем не было холодно - этот морозец освежил, и дал понять, что теперь он ступил в царствие зимы. Это была большая площадь, и хотя тоже была ограничена светло-серым куполом - это был очень красивый, завораживающий как в храме купол. Вместо домов, стены площади составляли сделанные изо льда и снега многометровые, и совсем небольшие фигуры, которые где-то далеко-далеко, в некоем с трудом вспоминаемом мире назвали бы сказочными, но которые здесь казались гораздо более реальными чем тот далекий мир. Между этими фигурами ходили ярко одетые, краснощекие, счастливо улыбающиеся дети, и слушали те истории, которые им фигуры рассказывали. Алеша остановился возле молодца, который сидел верхом на печке и только услышал первые слова, как его стало затягивать в устьице печки - он знал, что это история превращается в образы, и не противился этому, знал, что так и надо.