Он резко тряхнул головой и больно ударился затылком о каменный угол.
Кошмар – если это был кошмар – не прекратился.
Чувствуя, что больше не может оставаться в этом ужасном месте, Глинский вернулся на улицу. Там по крайней мере было не так темно. Наискось, шагах в двадцати, над входом скобяной лавки горел фонарь. Под ним было крылечко со ступеньками. Обессилевший Николай сел на одну из них, подпер голову руками. Он ни о чем не думал, просто пытался справиться с головокружением. Вот оно прошло, но на смену накатило странное оцепенение. Глинский не спал, но и не бодрствовал.
Время вновь задвигалось, когда в подворотне раздался гулкий стук шагов. Полуобморочная одурь отступила. Николай встрепенулся.
Из черной дыры вышли двое. Соня и долговязый мужчина в цилиндре, который делал его еще выше. Они остановились, о чем-то тихо переговариваясь. Незнакомец что-то протянул. Соня подставила ладонь. Донесся тихий звон.
Это были монеты!
Глинский зажмурился. Она… она продает себя?! Его Соня?! Чистая, нежная, любящая, преданная Соня?! Этого не может быть!
«Ничего другого не может быть, – сказал трезвый, беспощадный голос. – Откуда, по-твоему, берутся деньги на еду и на морфий? Почему ты никогда не спрашивал ее об этом? Не хотел знать? Она делает это именно потому, что она любящая и преданная. Вспомни другую Соню, Мармеладову».
«Я не спрашивал, откуда деньги, потому что я весь сосредоточен на чахотке, на вечном страхе кашля», – пробовал оправдаться Глинский. Но никакого оправдания тут быть не могло. Он выходил подлецом, жалким слизняком, а Соня. Как, как она могла так его унизить!
В ярости он снова открыл глаза. На улице было пусто. Растерянный, Глинский вскочил, но никого не было и поодаль – ни Сони, ни долговязого. Может быть, снова галлюцинация?
В любом случае нужно было попасть домой прежде Сони. В нынешнем своем состоянии он не сможет с нею объясниться, даже посмотреть в глаза.
Грязными переулками, темными проходными дворами, так хорошо изученными за время жизни в проклятом Уайтчепеле, Глинский бежал назад, на улицу Надежды.
Через пять минут после того, как, скинув одежду, он лег в кровать и с головой накрылся одеялом, послышался скрип двери. Соня вернулась.
Он слышал, как она приближается к кровати. Постояла, поправила одеяло.
Николай смотрел в стену. Зубы его были крепко стиснуты. Он был уверен, что до рассвета не сомкнет глаз. Но уснул и спал очень крепко, без сновидений. А когда очнулся, было позднее утро, в окно лился всегдашний серый свет, и тихонько напевала Соня.
– Наконец пробудился, – весело сказала она, увидев, что лежащий зашевелился. – Я уж четверть часа распеваю ему про утро туманное. Марш умываться. Смотри, что я принесла с рынка: свежий хлеб, колбасу, яйца. И у нас есть чай, сейчас заварю.