Рана (Васякина) - страница 60

подразумевает то, что ты имеешь то, что уже есть. А значит – не быть равной себе. А то, чем ты обладаешь, теряет свою автономность.

На следующий день я решилась потрогать волоски на своем мягком лобке. Это были волоски разочарования, траурные волоски. Они золотились и переливались, были жесткими в моих пальцах.

Я не становилась женщиной еще долго. Я противилась быть женщиной и не замечала пробивающейся груди, первых месячных, я не замечала, что тело мое становится женским.

Стоя у гроба матери, я посмотрела на себя: на мне были широкие черные джинсы и черная фуфайка, под которой я прятала собственное тело от себя и мира.

Мать умерла, не оставив после себя ничего: в ее потертом кнопочном телефоне хранились только СМС об оплате света и газа. После ее смерти я почувствовала, что внутри меня появилась новая пустота и медленно, на ощупь, начала проникать в нее. Я проникала в нее, мой язык и взгляд постепенно становились материнскими, как и мои бытовые привычки. Когда я смотрю на мир, я чувствую, что она смотрит на мир через меня. Я чувствую ее внутри себя постоянно.

После ее смерти моя поэтическая машина сломалась, забилась, как мышца. Когда приседаешь много раз, икроножные мышцы горят, становятся твердыми и больше тебе не повинуются. Именно это случилось с моей поэтической речью, она перестала мне повиноваться. Сломался язык, сломался орган производства поэтического вещества.

Я пишу грубо и наотмашь, но все-таки кое-что я сделала после ее смерти, вокруг которой сгустилось все мое внимание. Я шла за ней в ее смерть и рассматривала то, как устроен мир умирания; я вспоминала, как распадалось ее тело. Лежа в темноте перед сном, я рассматривала образ матери и в воображении следила за ее умиранием. Мне было страшно туда смотреть, но не смотреть я не могла. Потому что за смертью не было ничего. Потому что смерть была единственным местом, в которое можно было смотреть и видеть.

А еще любовь. Но любовь сложнее смерти. В смерти действует один, а любовь – это пространство содействия. Я старалась спаять внутри себя любовь и смерть. Я не хотела пошлости, я хотела жизни, повседневной практики и труда. И тогда я написала стихотворение. Любовь приносила мне боль, и смерть приносила мне боль. Но любовь приносила боль события, а смерть – боль небытия. Здесь они и встретились, в боли.